ЙОМ А-ШОА
Мсье Эпштейн, Вы богаты, живёте в Париже,
Ваша жизнь словно слеплена из шоколада,
А слыхали о деде своём, об Элише,
Что сожжён был в гудящей печи Бухенвальда,
Как нацисты его привезли из Прованса,
Превратив жизнь людскую в смертельную драму? —
Уцелеть не имел ни малейшего шанса,
Но спас чудом Эстер — Вашу милую маму.
Пан Иоффе, Вы в детстве избегли погрома!
Кто ж не знает, что в Польше творили с «жидами»?
Слава Б-гу, лет сорок с лихвою, как дома:
Хайфы жаркое солнце сияет над Вами.
Хаим Шульман, москвич богатырского роста!
Ваша бабушка Циля была медсестрою:
Нет могилки с табличкой, тем паче, погоста —
Танк смешал её с глиной под Курской Дугою.
Отзовитесь, любимые братья и сёстры,
Из Канады и США, Аргентины, Алжира!
Вновь стоит наш вопрос, и достаточно остро,
Средь безумств оскоплённого подлостью мира.
Нашей гибели жаждут убийц миллионы,
В чьих сердцах только злоба, и яд, и коварство,
Гимны их — наши крики и смертные стоны,
Но у нас есть Израиль — своё государство,
Что стоит, словно воин — подобье форпоста,
Между жизнью и смертью, стучащейся в двери,
И святыню хранит — память жертв Холокоста,
Чтоб не шли никогда на закланье евреи.
Горький Йом а-Шоа проникает в сознанье,
Душу жжёт день и ночь негасимое пламя,
Тяжкий Йом а-Шоа — страшный миг мирозданья,
Вечный Йом а-Шоа. Кадиш. Боль. Слёзы. Амен!