Эту штуку, безусловно, дорогую
Муж принёс, сказавши: «Будешь есть!»,
Он меня не часто так балует,
Но такая гадость — просто жесть.
Фруктом восхищаясь, распинаюсь:
«Ну, какой ты, милый, молодец!»,
А сама, жуя, в душе ругаюсь:
«Лучше бы купил мне огурец».

Встречу назначили в ресторане «Кружало», где посреди большого накуренного зала в стеклянном стойле жует сено и помахивает хвостом настоящий ослик, а между столами мечутся официанты, напряженные под гоголевских парубков. Пили горилку с перцем, закусывали тонко нарезанным, завивающимся, как стружка, салом, солёными пупырчатыми огурчиками и кровяной чесночной колбасой. Вовико от избытка примирительных чувств одной рукой бил себя в грудь, а другой наливал рюмку за рюмкой. Михаил Дмитриевич, размякнув, раз пять заказывал ошароваренным бандуристам песню про рушник: её очень любил и часто певал во хмелю покойный отец:
Ридна маты моя,
Ты ночей недосыпала…
Почему отцу, простому русскому, даже, точнее сказать, простому московскому человеку прилюбилась эта хохляцкая песня-поди теперь догадайся!

www.inpearls.ru/1869829
вдохновень здесь

Мне сегодня не до сна —
То Меркурий, то весна.
А во сне приходит Некто —
Сущий Дьявол, мать честна!
То ли НЕкто, то ль НектО
Носит чёрное пальто.
Под пальтом он прячет Нечто,
Устремлённое в Ничто…
Нагоняет жуть и страх
Этот явный немонах.
На меня он смотрит алчно,
… показать весь текст …

Лето 87-го помню, как вчера.

Были мы тогда на другой стороне Земли — в Анголе, когда-то стране рабов и рабовладельцев, а в то время уже свободной и социалистической, но истощённой во всех официальных смыслах и простолюдных растолкованиях. Ловили рыбу и кормили добрых, приветливых и даже восторженных своей революционной неизбежностью жителей страны, находившейся тогда в ленивой, но при этом в смертельной рубке со своими же соседями по городам, деревням, домам и джунглям, точно такими же, как он…
… показать весь текст …

Поезд, выехав из дрожащего коридора ярко-красных скал, углубился в банановые плантации, бесконечные и одинаковые, и тогда воздух сделался влажным и перестал ощущаться ветерок с моря. В окно вагона ворвался удушающий дым. По узкой дороге рядом с рельсами волы тянули повозки, доверху нагруженные зеленоватыми гроздьями бананов. За дорогой, на ничем не засаженной и потому какой-то неуместной здесь земле, стояли конторы с электрическими вентиляторами внутри, казармы из красного кирпича и проглядывающие среди пыльных розовых кустов и пальм террасы с белыми столиками и стульями.

Я о нас замолвлю слово,
Мы немного -- да другие,
Есть сегодня в этом повод,
Рассказать кто мы такие:

Что терзает нас -- либидо,
Или грусть, хандра… -- кто знает?
Может тайная обида,
То что нас не понимают?

Нам неловко в мире этом,
Где обыденность вершится,
Зашифрован был в планетах
Код, с которым нам родиться.
… показать весь текст …

Его звали Калунга. 22 см. Он не читал «Муму» — так что о Достоевском и речь не идет. Но 22см… или как когда
Да и она плохо помнит «Муму», хоть и слыхала про Достоевского.
Кароче любов

Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древней Евразии
Исполинской висящая грушей.
… показать весь текст …