А я почти не помню тех, других.
Как будто не мужчины, а фантомы
скользили в декорациях картонных
(и пьеса сыграна от сих до сих).
И я совсем не помню, как они
едят, смеются и целуют в губы,
с кем читан Лем, с кем пересмотрен Кубрик
(кого нельзя помиловать казнить).
Но чахну, как над золотом Кащей,
я над малейшим словом, жестом, взглядом,
перебираю жадно каждый атом
из драгоценной сущности твоей.