Мир полон умных, очень умных людей, которые всегда и обо всём судят. А на самом деле они всего лишь предполагают, ибо предполагать — это и есть судить о вещах, не установив предварительно; имеются ли веские основания для вынесения окончательного суждения. Они не знают действительного радиуса действия человеческого ума; они считают, что он может всё познать. Именно поэтому они полагают постыдным не выносить никаких суждений и воображают, что ум и заключается в суждениях.

Философ же считает, что ум состоит в том, чтобы судить правильно. Он будет больше доволен самим собой, если он поначалу вообще воздержится от принятия решения, чем если бы он принял это решение, не установив предварительно, что у него имеются веские основания для этого. Поэтому он судит и говорит меньше, зато надёжнее и лучше…

Вещи — хитрые и наглые рабы. Они только делают вид, что подчиняются воле хозяина. Быть марионеткой у другого человека — постыдно, но втройне постыдно быть марионеткой у вещей…

Лучше быть пострадавшим в правом деле, чем торжествующим в неправом.

Что же есть природа, как она управляет Вселенной, и разумна ли она или нет, — разве об этом не подобает размышлять?

Философия приносит ту пользу, что даёт способность говорить с кем угодно.

И никому не придёт в голову спросить, что я чувствую, когда летней ночью смотрю на двух мерцающих в темноте светлячков. Или когда слушаю шелест ветра в зарослях тростника туманным осенним утром.

Удовольствиями пользоваться можно по праву только после трудов, а не прежде них.

Всякое страдание есть не что иное, как неисполненное и пресечённое хотение.

Я ощущал пустоту — ту пустоту, которая полна печали, но не отчаяния, которая заставляет нас жалеть, но не разбивает сердце, которая может быть, ущербна, но от этого только яснее и чище. И вдруг я понял, что это за пустота, и как она называется. Мы постоянно пользуемся этим словом, не сознавая, что оно содержит в себе целую Вселенную покоя. Это слово — Свобода.

Стараюсь не позволять себе больше, чем разрешено. Я нудная, но не наглая.

Для истинной веры не нужно ни храмов, ни украшений, ни пения, ни многолюдных собраний. Напротив, истинная вера входит в сердце всегда только в тишине и уединении.

То, что поступки обусловлены памятью, доказывает прежде всего жизнь.

Искупление принимает различные формы — искренние извинения, широкий жест, тихая мольба или что-то более сложное, более тёмное… Более сложное для понимания. И хотя никакое искупление не изменит прошлого, оно способно излечить нас, восстановить отношения и связи, которые, как нам казалось, утеряны навсегда.

Вина — это рукоятка ножа, которым мы закалываем самих себя, его лезвием бывает любовь, но затачивает лезвие и приканчивает нас именно постоянная нервотрёпка.

Наказывать человека за его дурные дела всё равно что греть огонь. Всякий человек, сделавший дурное, уже наказан тем, что лишён спокойствия и мучается совестью. Если же он не мучается совестью, то все те наказания, какие могут наложить на него люди, не исправят его, а только озлобят.

• Добродетель — орудие, которого никто не сможет отнять.

• Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний.

Все философы — мудрецы в своих сентенциях и глупцы в своем поведении.

Если убедить человека в том, что он ничем не примечательная биологическая масса, инстинкт к жизни мигом слабеет. Зато стремление к смерти, заложенное в каждом из нас, набирает обороты. Потом достаточно небольшого толчка. Главное — заставить человека поверить, что он никакой не особенный и не единственный в своем роде. Это сложнее всего. Знал бы ты, как люди цепляются за эту идею…

Первые сорок лет жизни дают нам текст, а следующие тридцать представляют комментарии к нему.

Самоуверенные, неумные и безнравственные люди часто внушают уважение скромным, умным, нравственным людям именно потому, что скромный человек, судя по себе, никак не может себе представить, чтобы плохой человек так уважал себя и с такой самоуверенностью говорил о том, чего не знает.