О религии: детство человечества давно прошло, но игрушки остались прежними.

Что ты делаешь, Алена?
— Вышиваю поясок —
Белым, красным и зеленым…
За день лишь один стежок.
Не смотри в окно, Алена,
Скоро лету выйдет срок
Улетают листья с клена,
За день лишь один листок.
Не грусти, моя Алена,
Путь до осени далек.
В поле, солнцем опаленном
За день лишь один стожок.
Ну-ка, улыбнись, Алена,
Шей прилежней поясок —
… показать весь текст …

Людей стало слишком много. Как только ты поднимаешься со стула, на него тут же кто-то садится.

Переезд — это всегда праздник. Сравниться с ним может только ремонт.

Экси видел себя несчастным насекомым, вплавленным в кусок янтаря, и все перемещения его зависели от перемещения этого куска. Сам же он не мог пошевелить и пальцем, чтобы изменить свое местоположение. И вынужден был плыть по течению, которое создавала неведомая рука владельца драгоценности, для которого первичен был, все-таки янтарь, а не несчастная мошка, в нем застрявшая. Хотя мошка и придавала ценность, сама по себе, отдельно, она ничего не стоила. Почему-то эта, отдельная от социума мошка больше всего и занимала Экси. «Счастливой мошкою летаю, живу ли я, иль умираю», — вспомнил он песенку из «Овода». И страстно, до смерти, захотел стать этой мошкой. Внеянтарной, зато свободной.

Тихая сторона мечтаний! - думал я. - Неужели ты населена одними мечтаниями нашими? Для чего так любовно летят к тебе взоры и думы человеческие? Для чего так мило сердцу твое мерцанье, как дружеский привет
иль ласка матери? Не родное ли ты светило земле? Не подруга ли ты судьбы ее обитателей, как ее спутница в странничестве эфирном? Прелестна ты, звезда покоя, но земля наша, обиталище бурь, еще прелестнее, и потому не верю я мысли поэтов, что туда суждено умчаться теням нашим, что оттого влечешь ты сердца и думы! Нет, ты могла быть колыбелью, отчизною нашего духа; там,
может быть, расцвело его младенчество, и он любит летать из новой обители в знакомый, но забытый мир твой; но не тебе, тихая сторона, быть приютом буйной молодости души человеческой! В полете к усовершенствованию ей доля —
еще прекраснейшие миры и еще тягчайшие испытания, потому что дорогою ценой покупаются светлые мысли и тонкие чувствования!

Призываю в свидетели звезды и солнце,
Что, сменяя друг друга, глядят мне в оконце,
Бледно серый рассвет и пунцовый закат —
Призываю в свидетели звезды и солнце.

Призываю в свидетели верный калам,
Что начертано им — то завещано нам.
Ни строки в суете, и ни буквы в обмане.
Призываю в свидетели верный калам.

Призываю в свидетели муки рожденья
Пары истинных строчек в часы озаренья,
Что не только убытками жив человек,
Он соперник Аллаху в такие мгновенья.

Научись любоваться
Сквозь призму мою
На закат в чашке кофе тонущий.
Грациозно-безудержно я парю
Птицей вольной над миром стонущим.
Выше неба. вечность — она моя!

Посмотри на звезду лучистую.

Я уже догораю. Но знаю я Догораю красиво.
Искренне.

Обыкновенно противу идиотов принимаются известные меры, чтоб они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что встречается им на пути. Но меры эти почти всегда касаются только, простых идиотов; когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется. В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости, в жертву которой, в известные исторические моменты, кажется отданною жизнь… Там, где простой идиот расшибает себе гол…
… показать весь текст …

Ангельский голос все звучал, выдавая одну за другой мысли, выстроенные на безукоризненной логике и извращенном примитивизме. Арчи ткал смысловую паутину, а несчастная муха упивалась зрелищем, выпадающим раз в жизни — созданием собственного эшафота.

«Кто я? — восклицал он, и тут же отвечал. — Нет, не может человек ответить на этот вопрос, не обманув себя. Если он бездарен и ленив, то скажет — я гений, но мир меня не понимает. Если жаден и изворотлив, скажет — я умею жить. Если не умеет сопротивляться давлению других, то станет козырять ангельским характером. А если сам давит всех и вся, то расскажет сказку о ценности собственных принципов. Всему найдет оправдание, все обратит в достоинство. И в то же время слова — «хороший-плохой» не сходят с его языка. Он раздает оценки направо и налево, он просто существовать не может, не растащив все сущее по этим двум полюсам, изредка заменяя им названия на, скажем, «вредный-полезный», «умный-глупый» или «белый-черный».

Как тихо умирают строки…
Всему на свете свои сроки…
Ничто не вечно… Кто бы спорил?
Как тихо умирают строки
С их кодом радости и горя…

Вот здесь в любви моё признанье.
Оно сияло и лучилось…
Здесь строки рваны… Расставанье
Навек по осени случилось…

Здесь слёзы в каждом многоточье…
Здесь восклицания летят…
… показать весь текст …

«Слово «любовь» наверняка смутит тебя… И меня оно смущает так же. Не потому, что я разочаровался в ней или у меня предубеждение, что там где это слово, — там глупая игра со знаком секса, или, того хуже — боль и страдания самообманувшегося. А потому — будучи идеалистом — отодвигаю эту идею-состояние на очень высокий пьедестал, человеку в суете и обыденности недостижимый, как и многие другие высоты — святость, благость… Но, человек, наверное, тем и велик, что стремится… Способен он или нет, зная —…
… показать весь текст …

…мой больной мозг (если, конечно, он больной) будет создавать любые иллюзии, какие я от него потребую. Ведь не только при болезни, но и в самом обычном сне случается, что мы разговариваем с неизвестными нам наяву людьми, задаём этим снящимся образам вопросы и слышим их ответы; причём, хотя эти люди являются в действительности лишь плодом нашей собственной психики, как-то выделенные временно её псевдосамостоятельными частями, мы не знаем, какие слова они произнесут, до тех пор, пока они (в этом сне) не обратятся к нам. А ведь на самом деле эти слова являются той же самой обособленной частью нашего собственного разума, и поэтому мы должны были бы их знать уже в тот момент, когда сами их придумали, чтобы вложить в уста фиктивного образа. Что бы я, таким образом, ни задумал, ни осуществил, я всегда мог себе сказать, что поступил так, как поступают во сне.

На протяжении всей жизни мне приходилось нравиться великому множеству людей, причем никого из них взаимность не интересовала. За их симпатию я был вынужден платить своим временем и покоем, сочувствовать их проблемам и выслушивать их советы. И все это только потому, что имел несчастье им нравиться. Случалось, я запирал двери, но настойчивые звонки заставляли зажимать уши, отключать электричество и вырывать из розетки шнур телефона. Я часами сидел будто арестант в темной квартире, содрогаясь от стука в дверь, боясь подойти к окну, потому, что точила тайная мысль об обиде, какую может испытать человек, вдруг понявший, что его не хотят видеть. Не мой навязчивый посетитель, а я — чувствовал себя виноватым. Но почему-то ни разу просто не сказал: «Извините, занят!» или «Я не желаю тебя видеть, ты мне надоел». Я ненавидел свою слабость и успокаивал себя тем, что это лишь издержки «хорошего воспитания», не позволявшего послать живого человека туда, где, по мнению многих, он и должен находиться.