Мне потребовалась целая жизнь, чтобы понять, что вовсе не нужно понимать
всё на свете.

-Мам, можно я из сансары выйду?
-Нет, стой там, ты ещё карму не отработал.

НАШЕ по «ИХНЕМУ» лыка не вяжет!
«ИХНЕЕ» в «НАШЕМ» воще ни бу-бу!
«НАШЕ» грозит, что ещё всем покажет,
«ИХНЕЕ» видело «НАШЕ» в гробу.
«ИХНЕЕ» низко над «НАШИМ» летает.
«НАШЕ» не дремлет и бьёт его в лёт.
Правда не часто по ём попадает,
Ну да и фиг с ним, само упадёт!

Рядовой:
— Товарищ прапорщик, вот вы говорите «логично», а что это значит?
Старшина:
— Ну, к примеру, видишь — пол коричневый, а стена зелёная, вот и мы так же: рождаемся и умираем.

просыпаюсь в каком-то теле,
то есть в чьем-то.
твою же мать!

вот лежу под простынкой белой,
не могу кулаки разжать.
ни кричать не могу, ни плакать,
и вообще только внутрь звучу…
что-то звякает.
что-то.
скальпель?!
на пределе взбешенных чувств
я воплю:
кто-нибудь! услышьте…
… показать весь текст …

Я у тебя одна-а,
Словно в ночи война-а,
Как среди дня луна-а,
Как на лыжне сосна-а.
Нету другой тако-о-ой…
Так вот тебе везет.

Моя печаль, откуда ты? — из ниоткуда,
Из пары нот, из полутьмы, из амплитуды
Качелей-мыслей от мечты до сожаления,
И, как ни странно, даже из столпотворения.
Моя печаль — пастельный цвет, моя отрада,
Мое пристанище на час, где мне не надо
Ни утешения, ни слез, ни оправдания,
Мой тихий дом посередине мироздания.

Мы… все живём по нужде, а не по Евангелию.

В классики играют так: носком ботинка подбивают камешек. Что для этого надо: ровную поверхность, камешек, ботинок и ещё — красиво начерченные классики, начерченные мелками, лучше разноцветными. В верхней клеточке — Небо, в нижней — Земля, и очень трудно с камешком добраться до Неба, обычно где-нибудь да просчитаешься — и камешек выскочит за клетку. Постепенно, однако, необходимые навыки приобретаются, научаешься прыгать по всяким клеткам, и в один прекрасный день оказывается, что ты можешь оторваться от Земли и проскакать со своими камешком до самого Неба, взойти на Небо, плохо только, что как раз в этот момент, когда почти никто вокруг не умеет добираться до Неба, а ты научился, в этот самый момент кончается детство и ты зарываешься в книги, ударяешься в тоску по бог знает чему, теряешься в созерцании другого Неба, к которому ещё надо научиться идти. А поскольку с детством ты уже распрощался, то забываешь: чтобы добраться до Неба, нужны всего лишь камешек и носок ботинка.

Я ирландец, пьяница, балагур, каламбур, оранжевый громкий смех. Я не сдвинусь с места, хотя могу, потому что место держу в уме. Пригодился там, где родил детей, где родился сам — не найти следов. Я лечу на скорости в пустоте и почти не помню, что было до. Иногда ночами я вижу дни, острова в океане, прекрасных жен, но со мной сбываются не они, а мой страж, который вооружен. Мое время — пуля, капкан, петля — не найти отчаянней и верней. Но рождает камни моя земля, значит, я пока что не нужен ей. Я читаю книги, пишу водой и в эфире пробую голоса. Я почти не помню, что было до, и об этом хочется рассказать.

Я ходил налево, ходил ко дну, говорил со всеми, кому плевать. Я хотел бы первым начать войну.

Только не за что воевать.

Проснись и пей… проснись и пей! Попробуй. в жизни, хоть раз —
убрать пивком мешки. своих, опухших глаз.
Пусть будет близок ларек!
Пивка купи бутылек…
Ставь в холодильник охладиться поскорей,
затем достань, в бокал налей, балдей… и пей!

Мир отвергнет идеального, он сам несовершенен.

Вчера, любимому подарила пивную кружку. А он подарил золотые серьги. Жива ещё традиция выменивать у дикарей золото за стекляшки…

Мама сценку рассказала. На её глазах всё было.
У её подъезда в Ясеневе пожилой дворник Али колет лёд. Из подъезда выходит бабушка с 4-летним внучком Серёжей.
Внук, завидя дворника, вспыхивает радостью и кричит:
— Король двора, здравствуй!
Дворник бросает лом, широко разводит руки и в поклоне отвечает:
— Только Вы, Сергей Владимирович, меня понимаете!..
Нас окружают дивные миры.

Я играл с океаном, а прежде играл с огнем, мои женщины были отчаянны и умны. Я смотрел им в глаза, и в каждой искал ее, а когда уставал, возвращался домой с войны. Я растил сыновей, я рассказывал им о ней, сыновья улыбались доверчиво и светло. «Ты узнаешь ее, — они говорили мне. — У нее на запястье будет одно крыло». Я прошел через штиль, прошел через чертов шторм, верно в каждом порту ждала бы меня жена, но я шел умирать, не ведая сам, за что — и остался жив, когда позвала она. В этой женщине мир, которому равных нет, вопреки всему, что я сотворил из слов. «Ты узнаешь ее, — они говорили мне. — У нее на запястье будет одно крыло».

Я не знал ни одной, что умела бы так молчать, появляться на горизонте, идти ко дну. Словно сам Господь положил ее как печать на сердце моем.
В его самую глубину.

говорить не посмел — сиди теперь и строчи. «я отдал тебе и бессонницу, и ключи, я позволил себя погладить и приручить, ну о чем ты молчишь, о чем ты сейчас молчишь.

что тебе предложить, покуда я пуст и гол, ну вот разве надежный дом и накрытый стол, ну вот разве спасти от от бурь, отгоняя боль; почему ты смеешься, будто бы режешь вдоль.

почему лишь с тобой я крепко и долго сплю. без тебя даже кости держатся на клею. я смотрю и молчу о том, как тебя люблю — это полупрозрачный танец. постыдный блюз.

это бог нас сшивает — криво, наискосок, чтобы ты без меня смогла, ну, а я не смог; из чего застрелиться — браунинг или глок?"

он молчит, в небе тишь, тулузский, вишневый сок.
она смотрит и смотрит прямо ему в висок.

— Господин министр, говоря об нашей экономике, вы бы сказали, что стакан наполовину полон или наполовину пуст?
— Я бы сказал, что стакан украли.

Жить с ним было затруднительно, а вот выкрикивать, выдыхать, выцеловывать — легко.

Плюнем лирикой в душу грубой реальности!))