Иван Вениаминович куёт железо, пока оно горячо, потом бежит считать цыплят по осени, вслед за этим ищет добра от добра, затем помогает горю слезами, после чего по одёжке встречает — по уму провожает, далее называется груздем, лезет в кузов и оттуда кричит в небо, что всё это ему осточертело.

Когда я вышел из зоны комфорта, никто не последовал за мной. Потом оказалось, что в этом и есть вся прелесть.

Фортуна отвернулась? Возможно, она хочет понять, куда ты её завёл.

Жизнь многому учит. А потом ещё оказывается, что столько всего не так понял.

Делясь опытом, мы часто лишь одалживаем грабли.

Бумага всё стерпит, даже если вы на ней ничего не напишете.

Предпочитал учиться на своих ошибках. Выучил их на отлично и далее всегда допускал профессионально.

Много лишних слов. А какие — не пойму.

Когда Ивану Вениаминовичу сказали, что его эрудированность следует воспринимать в контексте окружающей бездарности, на него напала такая тоска, что он замолчал и больше не принимал никакого участия в обсуждении темы «Мировой разум и признаки его отсутствия».

Некоторые для укомплектованности наделяются декоративными мозгами.

И бессердечным делают кардиограмму.

Иногда время останавливается, чтобы обратить наше внимание на то, что оно не ждёт.

В праздничные дни Иван Вениаминович сводил концы с концами на широкую ногу.

«Говорить буду много», — жестами дал понять Иван Вениаминович.
«Только не громко», — мимикой попросил Альберт Аршакович.

Иногда только выход показывает, что мы не туда заходили.

Бывает, надо отгородиться ото всех, чтобы не потерять с ними связь.

Трудно всегда быть человеком, особенно если нет предрасположенности.

Бывает, подчинишь себе страсти, чтобы легче жить было, затем оказывается, что они вовсе не твои были. Плюс ещё твои, неподчинённые. И как потом быть со всем этим?

Бывает, чтобы понять человека, надо перестать воспринимать его всерьёз.

Все ваши жизненные трудности могут оказаться вариацией одного и того же испытания.