Эту жизнь я люблю исступленной любовью…
По заре выхожу на крыльцо.
Из-за моря багряною пламенной кровью
солнце буйно мне плещет в лицо.

Дуновенья весны, как незримые девы,
с ярким смехом целуют меня.
Многозвучная жизнь! Лепестки и напевы,
и на всем -- паутина огня!

И когда все уйдет, и томиться я буду
у безмолвного Бога в плену,
о, клянусь, ничего, ничего не забуду
и на мир отдаленный взгляну.
… показать весь текст …

К Богу приходят не экскурсии с гидом, а одинокие путешественники…

Каждый отдельный день в году подарен одному только человеку, самому счастливому; все остальные люди пользуются его днем, наслаждаясь солнцем или сердясь на дождь, но никогда не зная, кому день принадлежит по праву, и это их незнание приятно и смешно счастливцу. Человек не может провидеть, какой именно день достанется ему, какую мелочь будет вспоминать он вечно, — световую ли рябь на стене вдоль воды или кружащийся кленовый лист, да и часто бывает так, что узнает он день свой только среди дней прошедших, только тогда, когда давно уже сорван, и скомкан, и брошен под стол календарный листок с забытой цифрой.

Мещанин — это взрослый человек с практичным умом, корыстными, общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и своей среды. Его можно назвать «благовоспитанным» и «буржуазным». Благовоспитанность предполагает галантерейную, изысканную вульгарность, которая бывает хуже простодушной грубости. Рыгнуть в обществе — грубо, но рыгнуть и сказать: «Прошу прощения» — не просто вульгарно, но еще и жеманно.
Мещане питаются запасом банальных идей, прибегая к избитым фразам и клише, их речь и…
… показать весь текст …

Где ты, апреля ветерок,
прелестный, в яблони влюбленный?
Цветут, цветут, а ты снежок
сдуваешь этот благовонный… В былые, благостные дни,
в холодном розовом тумане,
да, сладко сыпались они,
цветы простых очарований.

..
При луне, когда косую крышу
лижет металлический пожар,
из окна случайного я слышу
сладкий и пронзительный удар
музыки,
и чувствую, как холод
счастия мне душу обдает,
кем-то ослепительно расколот
лунный мрак, и медленно в полет
собираюсь,
вынимая руки
из карманов, трепещу, лечу,
но в окне мгновенно гаснут звуки,
… показать весь текст …

Все чеховские рассказы — это непрерывное спотыкание, но спотыкается в них человек, заглядевшийся на звёзды.

Позволь мечтать… Ты первое страданье
и счастие последнее мое,
я чувствую движенье и дыханье
твоей души… Я чувствую ее,
как дальнее и трепетное пенье…
Позволь мечтать, о, чистая струна,
позволь рыдать и верить в упоенье,
что жизнь, как ты, лишь музыки полна.

Есть тонкие движения души,
Которые, спеша, не замечаем.
Но как они порой меняют нас,
И даже мир вокруг преображают.
И открываем мы
Совсем других себя —
Намного чище, лучше и добрее.
Они к нам рвутся,
Как травинки сквозь асфальт,
Который в наших душах леденеет.
Разбились облака. Алмазы дождевые,
сверкая, капают то тише, то быстрей
с благоухающих, взволнованных ветвей.
Так Богу на ладонь дни катятся людские,
… показать весь текст …

На тебе облачко нежное,
Ты — пена прозрачная на море,
Ты — тень от мимозы на мраморе,
Ты — эхо души неизбежное…

И песня звучит безначальная.
Зову ли тебя — откликаешься,
Ищу ли — молчишь и скрываешься,
Найду ли? Не знаю, о Дальняя.

Ты сон навеваешь таинственный.
Взволнован я ночью туманною,
Живу я мечтой несказанною,
Дышу я любовью единственной.
… показать весь текст …

Теперь, когда было уже слишком поздно и лавки жизни закрылись, он жалел, что все-таки не купил книгу, в которой всегда так нуждался; что не пережил землетрясения, пожара, крушения поезда; что так и не видел Татцьен-лу в Тибете и не слышал синих сорок, тараторящих в китайских ивах; что не заговорил с той беспутной школьницей с бесстыжими глазами, встреченной им однажды на безлюдной поляне; что не улыбнулся жалкой шутке некрасивой, застенчивой женщины, когда никто в комнате не улыбнулся; что упускал поезда, намеки, возможности; и не отдал бывшего в кармане гроша старому уличному скрипачу, который, дрожа, играл для себя самого в один холодный день, в одном позабытом городе.

… Он был из тeх людей, для которых хорошая книжка перед сном — драгоцeнное блаженство. Такой человeк, вспомнив случайно днем, среди обычных своих дeл, что на ночном столикe, в полной сохранности, ждет книга, — чувствует прилив неизъяснимого счастья.

Тоска, и тайна, и услада…
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада
на смутный мост явилась ты.

И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.

И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?
… показать весь текст …

Обезьяну в сарафане
как-то ряженый привел;
вперевалку подбежала,
мягко вспрыгнула на стол.

Села (бисерные глазки,
гнусно выпученный рот…)
с человеческой ужимкой
книгу чудище берет,

книгу песен, книгу неги…
А она-то лапой хвать! —
вмиг обнюхала страницы
и давай их вырывать!
… показать весь текст …

Ты пришла в мою жизнь — не как приходят в гости (знаешь, «не снимая шляпы»),
а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги — твоих шагов…

Мне так просто и радостно снилась:
Ты стояла одна на крыльце
И рукой от зари заслонилась,
А заря у тебя на лице.

Упадали легко и росисто
Луч на платье и тень на порог,
А в саду каждый листик лучистый
Улыбался, как маленький бог

Ты глядело мое сноведенье,
В глубину голубую аллей,
И сквозное листвы отраженье,
Трепетало на шее твоей.
… показать весь текст …

Твой крест печальный — красота,
твоя Голгофа — наслажденье.
Скользишь, безвольна и чиста,
из сновиденья в сновиденье,
не изменяя чистоте
своей таинственной, кому бы
ни улыбались в темноте
твои затравленные губы.

Ее душа, как свет необычайный,
как белый блеск за дивными дверьми,
меня влечет. Войди, художник тайный,
и кисть возьми.

Изобрази цветную вереницу
волшебных птиц, огнисто распиши
всю белую, безмолвную светлицу
ее души.

Возьми на кисть росинки с розы чайной
и красный сок раскрывшейся зари.
Войди, любовь, войди, художник тайный,
мечтай, твори.

Толстой — непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый — Толстой, второй — Гоголь, третий — Чехов, четвёртый — Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов.

Да и не все ли равно откуда приходит нежный толчок, от которого трогается и катится душа.