Спорь с человеком ума слабейшего; спорь не из желания победы — но ты можешь быть ему полезным.

Если ждать минуты, когда все, решительно все будет готово, — никогда не придется начинать.

Русские люди — самые изолгавшиеся люди в целом свете; а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей.

Наша повседневная жизнь — как длинная серпантинная лента — тянется и тянется. Если все время следовать этой ленте, очень скоро пропадают из головы сумасшедшие мысли, организм становится такой медленный на подъём и вас накрывает Никакое Настроение. Потому что ничего не происходит. Все
как всегда, каждое утро. Один и тот же маршрут, одни и те же люди, одинаковые действия… Пребывая в этом сером состоянии, очень легко забыть, что бывает и по другому. Но! Мы ведь сами себе хозяева, правда? Разве трудно сделать что-то необычное, что может быть давно хочется, но так же давно откладывается?

Надо уметь принадлежать самому себе — в этом вся штука жизни.

На молчание-то мы все горазды; особенно наши женщины этим взяли:
иная возвышенная русская девица так могущественно молчит, что даже в подготовленном человеке подобное зрелище способно произвести легкую дрожь и холодный пот.

Вам… гораздо легче было бы прожить без истины, чем без своего повара.

«Посмотри, — сказал вдруг Аркадий, — сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым». — «О друг мой, Аркадий Николаич! — воскликнул Базаров. — Об одном прошу тебя: не говори красиво».

калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах

Всё в нём дышало счастливою весёлостью здоровья, дышало молодостью — беспечностью, самонадеянностью, избалованностью, прелестью молодости.

…Что человеку может дать свободу? Воля, собственная железная воля.

Противные денежные дела.

Через четверть часа я простился с Мардарием Аполлонычем. Проезжая через деревню, увидел я буфетчика Васю. Он шел по улице и грыз орехи. Я велел кучеру остановить лошадей и подозвал его.
— Что, брат, тебя сегодня наказали? — спросил я его.
— А вы почем знаете? — отвечал Вася.
— Мне твой барин сказывал.
— Сам барин?
— За что ж он тебя велел наказать?
— А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни, ни. У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь.
— Пошел! — сказал я кучеру. «Вот она, старая-то Русь!» — думал я на возвратном пути…

Будь только человек добр, — его никто отразить не может.

Если стремление происходит из источника чистого, оно все-таки, и не удавшись вполне, не достигнув цели, может принести пользу великую

Искусство бесконечно разнообразно.

Я проходил по улице… меня остановил нищий, дряхлый старик.
Воспаленные, слезливые глаза, посинелые губы, шершавые лохмотья, нечистые раны… О, как безобразно обглодала бедность это несчастное существо!
Он протягивал мне красную, опухшую, грязную руку… Он стонал, он мычал о помощи.
Я стал шарить у себя во всех карманах… Ни кошелька, ни часов, ни даже платка… Я ничего не взял с собою.
А нищий ждал… и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала.
Потерянный, смущенный, я крепко пожал эту грязную, трепетную руку… Не взыщи, брат; нет у меня ничего, брат".
Нищий уставил на меня свои воспаленные глаза; его синие губы усмехнулись — и он в свою очередь стиснул мои похолодевшие пальцы.
— Что же, брат, — прошамкал он, — на том спасибо. Это тоже подаяние, брат.
Я понял, что и я получил подаяние от моего брата.

«Я не мог наслушаться её речей, налюбоваться каждым её движением; я, право, и дышал-то вслед за нею». И.С. Тургенев

«Никто не верил, что можно так любить».
Лев Толстой о любви Ивана Сергеевича к Полине Виардо

Нас двое в комнате: собака моя и я. На дворе воет страшная, неистовая буря.
Собака сидит передо мною — и смотрит мне прямо в глаза.
И я тоже гляжу ей в глаза.
Она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает — но я ее понимаю.
Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы тожественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек.
Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом…
И конец!
Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?
Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…
Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.
И в каждой из этих пар, в животном и в человеке — одна и та же жизнь жмется пугливо к другой.

Февраль, 1878

Ходить вдвоём с любимым существом в чужом городе, среди чужих, как-то особенно приятно: всё кажется прекрасным и значительным, всем желаешь добра, мира и того же счастья, которым исполнен сам.