— В наше время, дорогой мой, когда наблюдаешь за политической игрой, надо говорить не «ищите женщину», а «ищите выгоду».
— Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает: «Вы меня любите?» — а другая отвечает: «Да, я люблю тебя».
— Каждый — за себя. Победа достается смелым. Эгоизм — это все. Но эгоизм, алчущий богатства и славы, выше эгоизма, алчущего любви и женских ласк.
— Женщины всегда ждут чего-то иного, не того, что существует в действительности.
— Слова любви всегда одинаковы, — всё зависит от того, из чьих уст они исходят.

Жизнь-гора, поднимаешся медленно, а спускаешся быстро.

Столько-то лет он жил, как все люди, ел, смеялся, на что-то надеялся, кого-то любил. А теперь все для него кончено, кончено навсегда. Вот она, жизнь! Каких-нибудь несколько дней, а затем — пустота! Ты появляешься на свет, ты растешь, ты счастлив, ты чего-то ждешь, затем умираешь. Кто бы ты ни был — мужчина ли, женщина ли, — прощай, ты уже не вернешься на землю! И все же каждый из нас несет в себе лихорадочную и неутолимую жажду бессмертия, каждый из нас представляет собой вселенную во вселенной, и каждый из нас истлевает весь, без остатка, чтобы стать удобрением для новых всходов. Растения, животные, люди, звезды, миры — все зарождается и умирает для того, чтобы превратиться во что-то иное. Но ни одно существо не возвращается назад — будь то насекомое, человек или планета!

Я шел, спускаясь в темные коридоры и потом опять поднимаясь наверх. Я был один; я кричал, мне не отвечали; я был один в этом обширном, в запутанном, как лабиринт, доме.

В стране горбатых приходится или быть горбуном, или по крайней мере казаться им.

МЕЧТА ПОЭТА
Ты в лучшие часы, снося смычок мой ярый,
Была лишь скрипкою, банальной и простой,
И словно ария в пустой груди гитары
Моя мечта жила в душе твоей пустой…

… убеждаюсь, два человека не могут проникнуть в душу, в затаенные мысли друг друга, что они идут рядом, иногда тесно обнявшись, но отнюдь не сливаясь, и что духовное наше существо скитается одиноким всю жизнь.

Мне кажется, будто изо дня в день я всё глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, стен его я не могу нащупать, конца его я не вижу, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и никто не идёт вместе со мной, рядом со мной; один, без спутников, совершаю я этот мрачный путь. Это подземелье — жизнь.

Сам я, сколько ни стараюсь отдаться весь целиком, распахнуть настежь двери моей души, не могу открыться до конца. Где-то в глубине, в самой глубине, остаётся тот тайник моего «я», куда нет доступа никому. Никому не дано найти его, проникнуть в него, потому что никто не похож на меня, никто никого не понимает.

«Ты в лучшие часы, снося смычок мой ярый,
Была лишь скрипкою, банальной и простой,
И, точно ария в пустой груди гитары,
Моя мечта жила в твоей душе пустой».

…Сильнее всего ощущаю я одиночество, когда раскрывают сердце другу, потому что непреодолимость преграды становится мне тогда еще виднее. Вот он здесь, передо мной, смотрит на меня ясным взглядом, но душа, скрытая за этим взглядом, недоступна мне. Он слушает меня. А что он думает? Да, что он думает?

Понимаешь ты, как это страшно? Что, если он ненавидит меня? Или презирает? Или издевается надо мной? Он обдумывает мои слова, порицает меня, осуждает, решает, что я ограничен или глуп. Как узнать, что он думает? Как узнать, любит ли он меня, как я люблю его? Какими мыслями полна эта круглая, как шар, голова?

Какая непостижимая тайна — неведомая мысль другого человека, скрытая и вольная мысль, которую мы не можем ни узнать, ни направить, ни подчинить, ни побороть!"

Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает: «Вы меня любите?» — а другая отвечает: «Да, я люблю тебя».

— Знаете, о чем я спрашивал себя, когда ждал вас?
— Нет, конечно.
— Я спрашивал себя: уж не влюблен ли я в вас?
— Влюблены в меня! Да вы с ума сошли!
Но она улыбалась, и её улыбка говорила: «Очень мило с вашей стороны, я так этому рада!»

Человек любит свою мать, почти не сознавая и не чувствуя этого, потому что это для него так же естественно, как дышать, и лишь в минуту последнего расставания он понимает, как глубоко уходят корни этой любви. Никакая другая привязанность несравнима с этой, потому что все остальные привязанности — дело случая, а эта — врожденная, все остальные возникают у нас позднее, случайно, а эта живет у нас в крови со дня нашего появления на свет. И потом, потом вместе с матерью уходит половина нашего детства- ведь наша жизнь, жизнь маленького ребенка, принадлежит ей столько же, сколько и нам. Она одна знает её так же, как знаем мы сами, она помнит множество далеких, дорогих для нас мелочей, которые были и остаются первыми радостными волнениями нашего сердца.

Обращаться с религией, как с зонтиком, вошло у нее в привычку. В хорошую погоду зонт заменяет тросточку, в жару защищает от солнца, в ненастье укрывает от дождя, а когда сидишь дома — он пылится в передней. И ведь таких, как она, сотни; сами не ставят господа бога ни в грош, а другим затыкают рот и вместе с тем в случае нужды прибегают к нему как к своднику

… Вы обмениваетесь с ней взглядом и вдруг ощущаете как бы легкий толчок,
какой испытываешь иной раз от взгляда женщины. Одна из прелестей жизни —
в этой внезапной физической симпатии, расцветающей при случайной встрече,
в этом тонком, изящном соблазне, которому сразу поддаешься, соприкоснувшись с существом,
созданным для того, чтобы нравиться нам и быть нами любимым.
И будет ли оно горячо любимо или не очень, — не все ли равно?
В его природе есть что-то, отвечающее тайной жажде любви,
заложенной в природе вашего существа. С первого же раза, заметив это лицо,
этот рот, волосы, улыбку, вы чувствуете, как обаяние их проникает в вас сладкой
и восхитительной радостью, вы чувствуете, что вас наполняет какое-то блаженство,
что в вас внезапно пробуждается к этой незнакомой женщине некая, еще смутная нежность.
Так и чудится в ней какой-то призыв, на который вы откликаетесь, что-то притягивающее,
что манит вас к себе; так и чудится, что вы уже давным-давно знакомы с ней…

Мне кажется, будто изо дня в день я всё глубже спускаюсь в угрюмое подземелье, стен его я не могу нащупать, конца его я не вижу, да и нет у него, быть может, конца! Я иду, и никто не идёт вместе со мной, рядом со мной; один, без спутников, совершаю я этот мрачный путь. Это подземелье — жизнь. Временами мне слышатся голоса, крики, шум… Я ощупью пробираюсь навстречу невнятным звукам, но я не знаю, откуда они доносятся; я никого не встречаю, никто в этой тьме не протягивает мне руки. Понимаешь ты меня?

Неблагодарный сын хуже чужого: это преступник, так как сын не имеет права быть равнодушным к матери…

Дело в том, что он полюбил безумною любовью, сам не зная почему,
вопреки своему тонкому вкусу, вопреки своему разуму,
вопреки даже собственной воле. Он упал в пропасть этой любви,
как падают в яму, полную жидкой грязи. Нежный и утонченный от природы, он мечтал о связи изысканной, идеальной и страстной, а его захватила,
пленила, овладела им целиком с ног до головы, душою его и телом,
эта женщина… Он подчинился этим женским чарам,
загадочным и всемогущим, этой таинственной силе, этой изумительной власти,
неведомо откуда берущейся, порожденной бесом плоти и повергающей самого
разумного человека к ногам первой попавшейся девки, хотя бы ничто в ней и не могло объяснить ее рокового и непреодолимого господства.

Какой счастливец этот Предоле! Любит только одно — свое искусство, думает только о нем, живет только ради него! И это его наполняет, радует и делает его жизнь счастливой и благополучной. Это действительно великий художник старинного толка. Вот уж кто равнодушен к женщинам, к нашим женщинам, с их завитушками, кружевами и притворством! Нет, ему нужна подлинная пластика, а не поддельная.