Жизнь штука тонкая,
Узнай, поди-ка на,
Ее туманные концы…

А как Вы думаете, Владимир…- она взглянула в зеркало. — …может так случиться, что в Москве нельзя будет достать французской краски для губ?
Она взяла со столика золотой герленовский карандаш. — Как же жить тогда? …
(Анатолий Мариенгоф — Циники.1918)

…Мой незнакомец (Бухарин) открыл книжку и прочел вслух:

Милая,
Нежности ты моей
Побудь сегодня козлом отпущения.

Трехстишие называлось поэмой, и смысл, вложенный в него, должен был превосходить правдивостью и художественной силой все образы любви, созданные мировой литературой до сего времени. Так, по крайней мере, полагал автор.
Каково же было мое возмущение, когда наш незнакомец залился самым непристойнейшим в мире смехом, сразу обнаружив в себе человека, ничего не смыслящего в изящных искусствах.
И в довершение, держась за животики, он воскликнул:
— Это замечательно… Я еще никогда в жизни не читал подобной ерунды!..
Тогда Боб, ткнув пальцем в мою сторону, произнес:
— А вот и автор.
Незнакомец дружески протянул мне руку. Когда минут через десять он вышел из комнаты, унося на память с собой первый имажинистский альманах, появившийся на свет в Пензе, я, дрожа от гнева, спросил Бори

Давайте так условимся, мадам:
Свою вам жизнь, извольте, я отдам.
Но руку — нет! Простите, не подам.
Пусть нас рассудит время и потомство.
С убийцами я не веду знакомство.

Ты остришь, подпруга твоя острит, вещи как будто смешные говорите, всё своими словами называете..
Всё нутро наружу, и прочая размерзятина наружу, того и гляди, голые задницы покажете — а холодина! И грусть, милый, такая грусть. Вам, может, это и не призаметно, а вот человека со свежинки по носу бьёт

(Анатолий Мариенгоф — Циники)

Уйдем — останется стихов тетрадь,
В ней мы судьбу воспели нашу.
Счастливый был удел:
В дому — всегда пустая чаша
И чаша сердца вечно через край.

Я уверена, что эти девушки попали на улицу из-за своей доброты. Им нравилось делать приятно людям.