В моей голове есть отдельное место, где я хороню людей. Они лежат там огромной кучей, но совершенно не пахнут. Потому что там вечный холод. Оттаскивает туда тела специально обученный пингвин. Он затаскивает их на вершину холма, потом падает на пернатую пушистую попу и радостно катится вниз, за следующим.
Иногда я сам прихожу к этому холму. Вглядываюсь в лица. Вот коллега с прошлой работы. Пингвин притащил его совсем недавно, лицо не успело покрыться инеем. А вон там, из-под кучи, выглядывает син…
… показать весь текст …

В моей голове есть отдельное место, где я хороню людей. Они лежат там огромной кучей, но совершенно не пахнут. Потому что там вечный холод. Оттаскивает туда тела специально обученный пингвин. Он затаскивает их на вершину холма, потом падает на пернатую пушистую попу и радостно катится вниз, за следующим.
Иногда я сам прихожу к этому холму. Вглядываюсь в лица. Вот коллега с прошлой работы. Пингвин притащил его совсем недавно, лицо не успело покрыться инеем. А вон там, из-под кучи, выглядывает си…
… показать весь текст …

— Привет, — раздался у меня над ухом тихий девичий голос. Я поднял голову и уставился на свою сокурсницу Алёнку. Та как обычно была скромна и симпатична. Может быть даже красива, я не очень разбираюсь в этих вещах. Мне вообще любая девушка кажется милой, а уж заговорившие со мной так вообще красавицами неземной красоты.
— И тебе не болеть, — ответил я чуть грубовато, скрывая смущение.
— Можно тебя попросить об одолжении? Только ты не удивляйся.
— Конечно! — с энтузиазмом ответил я, — конечно мож…
… показать весь текст …

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да поживал царь. И было у царя два по полцарства, несколько амбаров вперемежку с сусеками, его даже сусекскским иногда называли за это, три сына и неделимый майорат. И вот однажды вызвал царь к себе старшего сына, и говорит ему:
— Наследный принц, ты уже взрослый совсем стал, испеки мне колобок.
— Папа, же не ман пасижур, — принц был очень образованный, потому что царь выписал ему из соседней Польши ажно целого хранцузского прохвессора, — турн…
… показать весь текст …

Сидишь вот иногда, грустишь, думаешь — ну что поделаешь, вот такая вот я серая масса. Выпустишь наружу ложную ложновакуольку, фотосинтезируешь, попахиваешь чем-то формальдегидным. А тут мимо проходит кто-то, видит тебя, обнимает и говорит — ну что ты лежишь и грустишь? Ведь ты особенный! И булькаешь ему благодарно так, гладишь шушпальцей, оставляя ему на щеке влажный след признательности. А потом он уходит, а ты сидишь такой особенный, необычный, люминисцировать аж начинаешь. Пока ещё кто-то не проходит мимо, кто тоже тебя замечает. Вот он к тебе подходит, пинает в мембранку нежную, и говорит — что, особенным себя возомнил? Нас тут семь миллиардов таких особенных, пукающих-кушающих, и уходит после этих слов. А ты аж левитировать начинаешь от счастья. Подумать только! Семь миллиардов особенных, необыкновенных нас тут! И улетаешь. После тебя кто-то остаётся сидеть, но это уже не ты.

Томный Властелин был не в духе. Наложницы надоели, наложники не радовали, приспешники вообще обнаглели и рвались в фавориты, а фавориты и вовсе сели на шею и ножки свесили. Нет, обычно против ножек на шее Томный Властелин не возражал, но ведь надо и меру знать? Потехе, как известно, время, но ведь не всё! Нужно порой и о вечном думать, в конце то концов. Одолеваемый этими мыслями он потянулся, открыл свои влажные очи и огляделся. В тронном зале как обычно кутили, но делали это явно без огонька,…
… показать весь текст …