«Точно не стоит ждать того, что в этом рассказе многие реальности мы воспринимаем, воспримем, как нереальные, также можно ожидать, что многие нереальные моменты становятся или были реальностью, в контексте много обобщенных и сопряженных моментов, плавно перемежающихся с вымышленными, а также невымышленными музыкально-прозаическими образами настоящей фуги,» — автор.

Соната

Неожиданностью стало то обстоятельство, что неизвестною волею, яркою причиной, я оказался в том месте, где и должен был быть. Однако, расстроенные чувства своей никчемности и скверного настроения на счёт того, что избрано мною — писать — очень сильно усугубляли мое истощенное существование. Было и ещё то, что день я проспал и от того, люди казались ещё более чужими, чем обычно, а прочитанные мною писатели, неким образом, своими разными умными и великолепными словами, выражениями, вливались в меня такою пластиковую красною грушею-воронкою, прочитанного мною и затем некоей радугой или такою яркой презентацией PDF, для выбора, выскакивали, поочередно, толкаясь и не стесняясь в выражениях чувств своих, и выстраивались в такой гиперболический категоричный и цветной ряд в виде рейтинговых аксиом-диаграмм «Apple Excel».
Выстроившееся знаменитые и менее-более популярные писатели, поэты, художники, творители, скульпторы, рекламные гении, публицисты и даже никчёмные журналисты, были построены не Пирамидой Хеопса, а в виде ленты, этакой, эластичной, как в принтере HP. В ней, ими любимыми и нелюбимыми, проклятыми и восхваленными, побитыми и подсуетившимися, в солнечное сияние, средь мороза, где ничего не растёт, и которое, сияли оне и сияние и было из них. Для чего они там, где ничего не растёт, они были же никому не нужны, либо нужны друг другу, так как сейчас все чего-то пишут. Кто ересь, кто «психошизофренический блюз», кто «жижу», кто «уси-пуси», кто демонические женские галлюцинации, кто влюбленно оргазмом мозга, копирует раскрученного бродско-малевичего. В «инете» есть место всем, алкоголикам, психбольным, даже беременным и убийцам. Так как, никто не знает, кто скрывается за «Аватаром», аккаунтом, именем — такие погоняла, клички-образа дали лицам, «фоткам» бездельника, проводящего дни и ночи глаза свои в мониторах, более ничем не занимающимися. Сеть же, затянув их туда, опутывает их все более и более и «админы» решают их жизнь, убивая их или оставляя жить, блокируя и разблокируя их аккаунты. Иногда некоторые смотрят по 5 мониторов сразу и везде успевают лайкнуть, лизнуть, обслюнявить, подлизать, вылизать — это такое непонятное, мистическое понимание прочитанного или одобрение, либо, то, что они, лайкнув, видел, тем самым, лайкнувшо-лизнувший картинку ждущего лайки, оправдал ожидание опубликовавшего выдернутый и скопированный где-то текст или сам написавший что-то, матом или просто выложил картинку, где двое влюблённых «любят» друг друга, ну… помните такие выцветшие фото, картинки.
О картинки, ими пестрит весь мир, реклама, выставки, копии шедевров, выдающихся авторов, которые сделаны лучше авторов и есть некоторые копии, чтобы посмотреть на них, стоят в очереди. Энди Уорхол выплюнул свои картины и потряс мир копиями и это стало нормой жизни.
Надо бы сказать и еще об одном немаловажном моменте — очереди. Но как же люди любят очереди. Слово любят здесь неупотребимо, но достойно пера, так как это просто зависимость, как и героиновая и алкогольная и сосисочная — отстой — отстоять. Объяснить же это очень просто — ведь лошади стоят и отдыхают, так и люди стоят в очереди, некоторые могут и 24 часа стоять, а лошади то, что?, ничего, они ведь лежать не могут. Очередь — это главная оценка необходимости того или иного удовольствия. Очередь в кассу тоже удовольствие — избавиться от денег и купить. Посмотрите на влюбленных в очереди людей — они так импозантны, так хороши собой.
Тем временем, каждый же из пишущих них, в «северном сиянии», оказавшийся, писавший хорошо, по мнению большинства и желанию издателей, неким образом выкрикивал свои, на их взгляд, лучшие участки произведений, с визуализацией звука цветом визуализатором, типа Itunes. Это было очень красиво. «Северное сияние» поэтов и писателей, крики, отрывки слов и все это играет цветами никому не нужной музыки цветов слов. Видит это — «никто» и смеется ржавыми зубами Счастья лайков.
Некоторые же, увлёкшись собою и своим самомнением, тем более основанном самими же людьми или теми же писателями, не переставали себя позиционировать и все время что-то говорили и говорили своими языкатыми произведениями, выталкивая, расширяя и сплющивая свои щёки, слова в космическое пространство, где они таяли, но иногда оставались в виде бумажных и электронных носителей, HTML страниц в интернет, сайтах и прочей атрибуции, которая имела бурное развитие, но бумажные носители были любимы людьми больше, так как сам запах, идущий от страниц, шрифты и картинки давали свой эффект присутствия самого гениалистого писателя или его измученных их словами, героев, в умах бесконечно покупающих эти слова и читающих их.
А в это время, сознание вытаскивало на волю из дремучей неосознанной памяти огромных и красивых женщин Врубеля, перемешивая их с ненасытным образами русских полных красавиц Кустодиева. Это же ни ле радость. Это же ли ни сущая благодать, утопать в сём пышном целомудрии и прекрасноцветии. Ходить в выставки, где лицезреть то, что надобно избранным, так как желающие поесть на эти деньги, в выставку не пойдут, так как лучше поедят, в худшем случае выпьют крепкого или слабого с алкоголем напитка и дрейфанут в нирвану, где увидят «картинки с выставки Мусоргского.»

Рондо

Прислонившись к стенке зеленоватого цвета, пахнущей подъездом «хрущевки», я остановился, чтобы «перемолоть» мысли, влетавшие коришневыми бабочками без крыльев, в него сомнениями и обструкциями. На стенах кое-где было написано не или писателями, слова и выражения, имеющее главное значение для людей, или, пишущих на стенах. Много было писано о ЛЮБВИ и деньгах, но никак не о «сексе», слове, часто употребляющим людьми, особого склада ума, явно импортировавшего его не по санкции, а в обход голоса Америки.
«Маша я тебя люблю». «Миша я тебя люблю», «Вася выхоти за меня взамуж», или «Смерть участковому инспектору Петрову». «Выроем могилы у дома — так дешевле хоронить родственников». «Мама налей хоть 100 граммов любой настойки — умоляю». Все эти надписи были либо написаны жирными разноцветными фломастерами, яркой краской из пульверизаторов, либо выдраны гвоздем из штукатурки стен, что придавало стенам и подъезду феерическую навизуализированную избу-читальню. Изменить ничего было нельзя — это были памятники гениев на 100-летия, написавшими себе их, неизвестными неизвестным людям. Как правило, эти люди не оставляли аватарку или кликуху, а ославляли свои роскошные произведения анонимными гениями и геями, что также не имело смысла. «Слушай, ты зачем мне помои на башку палил», «Пралетариаты соединяйтесь в быдло» Я тебя хочу сёдня утром в 5 часов", «Налей же налей блят трухлявый». Это не вызывало гнев живущих, так как проходя с пятого по первый этаж, они видели одно и тоже и ничего нового. Если и появлялось новое и только мат красной краской возбуждал живущего и он впопыхах, опаздывая на «социальную» работу, плевал в мат или пытался отскрести букву или две, тем самым уничтожив произведения, возможно, величайшего писателя века.

Ария

Неожиданно, перед ним, оказалась Надежда Каллистратовна, сползавшая ласково вниз, по каким-то неизвестным причинам. А тут же увидев меня, затащила к себе в квартирку, которая имела быть большой и даже трехкомнатной и большим коридором и большой, зелёного цвета, кухней, что никак не связано было с красивым украинским именем Никита и фамилией — Хрущев, прозванных в диком народе, дом — «хрущёвка». Хорошо обставленная и, с убаюкивающей горнишной и еще и уборщицей, которые не давали пыли быть в воздухе, а питанию быть целесообразным человеческим организмам, что делало жизнь Надежды Каллистратовны безупречно милой и застенчиво аристократично, меланхоличной, с модным коришвенным роялем и желтоватыми листами великого Шопена, раскинутых по верхней крышке, впопыхах распятого растянутыми двумя руками пианизирующего его. Было такое впечатление, что оне не читали ни Маркса, даже и не Энгельса, что придавало ситуации буддистский характер.

— Здравствуйте милый мой, сыночек, — иронически выползая словами из её рта, усаживая меня в мягкие, розовыми цветами, креслы, промолвила, мягко ступая, походкой волчицы, вошедшая в мой мир, Надежда Каллистратовна.
— Писать вздумали, что лис?!, — мило улыбаясь, мировой улыбкой бого-атеиста Ича, — неязвительно спросила она, вперив в меня, удушающе приятный взгляд вершителя судеб пишущих, владением воли её созданных из фамилий бренды-тренды, на 1/6 части земли и так далее.
— Да, вот, тут, — промямлил я, неподвижными бесцветными, от страха, и недоедания гранатов, губами, я, — опасно здесь и сейчас, может думаю и не надо, Сударыня, матушка, — понимаю, — что…, — почти захлебнувшись последним, свои глупейшие мысли.
— Миленький мой, не конфузься, ну так пойми ты одну вещь, — глубокомысленно затянулась квартирно-аристократическим воздухом дворовой породы, — сказала Надежда Каллистратовна. Коли для себя, то пиши в урну, таких богато было, и Чернышевский и Добролюбов и Герцен и другие всякие, с пером в руке или пистолетом. Но памятника пишущим, в Москве всего два — главных. Один — Пушкину, а другой — Маяковскому, мое мнение и Ича и его сподвижника Иосифа не любят, но музеи им есть. А знаешь почему?! , — мягкими когтями по ковру, вырывая даже шерсть, она прошла к дубовому окну, повернувшись ко мне спиной, не на осиной талии, и стала там выискивать в стекле, нужные ей на тот момент мысли. А все потому, что убийства и смерти — в любом виде и есть продвижение товара. Вам, то есть неведомо это?! Милый. Убийство делает фамилию пишущего Брендом. Версаче вот в Майами грохнули и что, его Бренд подорожал в несколько раз, а делов то. А вот германско-фашистский Hugo Boss пошел другим путем. В 37-м на Хуго Босса работали всего-то сто человек. А как началась вторая мировая, его фабрика была объявлена важным военным предприятием и получила заказ на изготовление униформы вермахта. Уже в военные годы Хуго задействовал 150 подневольных рабочих — в основном славян, а также даже французов. - понимаете шалунишка маленький. Хуго Босс вступил в НСДАП, получив партийный заказ на производство униформы СА, СС и Гитлерюгенда. Дизайн формы, однако, разработал оберфюрера СС — Карл Дибич — немецкий художник, дизайнер и офицер СС.
— Конечно смерть лучше, для того, чтоб создать, монументом ореол тому или иному пишущему на стенах или бумаге, — А если же, милый мой, убийство или смерть обставить как надо, то тренд, бренд, имя великого гения создано. Понятно ли Вам это, шалунишка мой, пока ещё живой, — захохотала и заскакала по коврам и загоготала как мисс Фрекен Бок — «домомучительница» из шведско-социалистического мира Карлсона, Астрид Линдгрен.
— Слово «милый», произносимое ей, каким-то образом работало в сторону улучшения статусности моей персоны перед лицом такой многозначительной и статной фигуры, безусловно важнейшей в жизни множества и множества людей, в значении своём, да и не переоценить этот факт невозможно и недооценить нельзя, и я выпалил, что смог:
— Так я ж ничего прошу, товарищ министра, — сентиментально прослезил слова, я. Я ж токо попишу чуток, ну коли не до памятника, ну хоть на стену школьную меня, пожалуйста, на гвоздок, ну что Вам-то, товарищу и соратнику стоит. Вы ж того, как скажете, а вождь то и согласится, ведь у него ж руки не такие уж, чтоб до всего дотягиваться. И тут мне представились руки вождя, дотягивающихся до всего, вытягивающиеся многокилометровыми линиями электропередач, и хватая мою рукопись. И, схватив её, укорачивались до человеческого размера, и так и ночью сам Ич, под «лампочкой Ича», зачитывая «моё» до дырок в листах — сказать мне — «да, нус, кортавя мордовским акцентом, — достойный юноша, пишет таки ярко, смачно так рисует кхартины, такие б нам надо в школы и в умы внедъять, так как «правые» ядом и надобно начеку быть с саблями и кинжалами дагестанскими.
— Женица, женица и еще раз женица — рассмеялся Ич. Само же имя Ич означает потребность доминировать, так он и знал это. Всегда и везде, вне зависимости от того, насколько оправдано такое стремление в конкретных обстоятельствах. Конфликт с тем, кто заведомо сильнее — не пугает, а скорее наоборот — раззадоривает. С возрастом меняется только «весовая категория», а приоритеты остаются прежними «Сильнее, выше, быстрее», даже когда в этом нет практической необходимости. Зато — есть результат, так думал, лежа спиной кровати, богоИч.
— Итак в бурном сознании представилось ему, деяния свои, до коих коснулись красивые, тонкие, худые концлагерями и тюрьмами ссылками и «палками», пианистом жизни людей на планете, пальцы, рук Ича,
— Ну, товарищ, това… ищ минист… а, ну что скажете, может не п… ав я и в том, что я есть, а те кого и нет, те и есть?!, — сумбурно пролепетал я, весь покраснев багровым закатом африканского солнца, от возможного представления портрета своего высоко на стене, чтоб не достали школьники и не сорвали учителя, в коридоре школ. Говоря языком Ича, мне легче было дотянуться до мозга и сознания Надежды Каллистратовны. А думал я итак, — где детки, затем выросшие в академики, и в прочую высшую власть скажут, так это, ну, мы его знаем, ценим и ценить будем. То есть я жил, я жив и я буду жить, последнее мне стелило в зад, мягким таким гусиным и перинным, прям всласть и такой золотой фольгой оборачивало будущее мое, превращая и меня и портрет мой, всенепременно в модных очках и с козлиной бородкой, в некую такую субстанцию мирового и интернационального движения — «но пассаран" — что означало, что кроме меня, - не все пройдут.
— Тем не менее, молодой человек, Ваш вопрос, поставленный Вами прямо в «ребро пролетайриата», пишущей революцию, означает предварительное согласие, хотя и понимаю, что могу получить нарицание, дав Вам волю писать, — тут Надежда Каллистратовна достала небольшой такой весьма женский платочек и приложила его к правому глазу, видимо промокнув вытекающую мокрую слезу, выдавившуюся самопроизвольно, о своем женском галлюцинирующем.
— Ну так и спасибо Вам, товарищ Министра, ведь Вы решаете то, что уже потом некому отвергнуть. Так если Вы повесите меня, или кого другого в ряд и мы провесим там лет 100, а может и 200, то никакой Джоан Роулинг и её, PRO рабами писанными, сказкам о Гарри Поттере, не будет места в сердцах простых, ещё пока живущих людей, без питания, кофе и специй, находящимися в мутном аббревиатурно-чиновничьем вигваме. Так как мое мнение — это же и не писатель Джоан, а так, вроде, как такая большая и могучее издательство-типография, нанявшая «мулатов» для тюкания компов, тоннажем страниц взяла, как большой и аристократичный Лев «войной с миром», лишенный Церкви. Понятие — лишенный никак не влезало в сознание всегда заблуждающегося большинства, но почему же Джоан ничего не лишили, а как они похожи.
— А Вы, милок — еретик, ай, и да и нет атеист, глубоко же Вы копнули, милый мой, ну конечно же, сэр Гарри PoTer - это же не весть что такое, ну никак не сравнить с Носовым, Диккенсом, Ирвингом Стоуном и самим Незнайкой, который уже был на Луне. Ну а, о великий Генри, пивший уже виски между рассказами, которых не только мир, их знают даже эскимосы и аборигены, как и Ича. Хемингуэй увлекался ромом, ну почему же Джоан ничего не пьет и висит?! — глубокомысленно задохнулась Надежда К. Она наклонила голову ко мне и прям в ухо перепонок, сказала шёпотом змеи, — а список, кого повесить, мы скоро будем рассматривать на ближайшем заседании членов, и я-с, непременно обращу внимание членов союза на необходимость включения Вас для повешения в стенах школ и всех образовательных учреждений от тюрем до яслей и члены общества будут рады утверждением членов союза и бюро. Тут она она ка-то нахмурилась, и мне, и даже ей почудились эти члены.
— Ой, да и как не знаю, чем да чтом и благодарить Вас, милейший Вы человек, товарищ, может медку или головку сахара Вам привезти к чаю, а то чё Вы морковный все пьёте? — при этом я вскочил со стула и стал вдруг, падать на колени, но святится его Величество Бог, я не упал пред нею, таки застыл в полупоклоне, так сказать отвешивая правой рукой движение вниз, а левой вверх, и получилось так это неплохо, на мой, извращённый писаниями, взгляд.

Сарабанда

— Давайте-ка, откушайте со мной, ну, что нам послал пролетариат и матросы с одного пока, корабля Ич флота, для писателей, — тут она посмотрела на меня как на члена Республики ШКИД, воровавшего до этого, всё, что можно было употребить в питание. Она достала сухарики с изюмом и курагой, мягкие как кекс (кокс, улыбнулся я), а горнишная занесла такой морковный чаёк, цвета Даржиллинг с Гималаев и крепости такой же, что наводило на мысль, что морковь здесь не была и духом.
— Да я, ну, конечно же, — солгав своим я, словами Маяковского, прекрасно понимая, что Маяковский и площадь в 30-м году, а потом и памятник были решением опять же членов политбюро и членов союза, не без участия Надежды Каллистратовны, — «И я, как весну человечества, рожденную, в трудах и в бою, пою, мое отечество, республику мою!» Тут же представил я, как Володя поёт, весну, труды, бои, и отечество, — так это было красиво, да еще бухнувшей нераскрывающихся листьями, бутонами.
—  Да, милок, так оно и есть, а мне то тоже памятник есть в Москве, мы там с Володей. Я там с вождем Ичем, Искру читаем и её жешь и жжем. Ичь очень же любил сметану деревенскую, что мы и откушаем, милок. Ты же знаешь, что Володя был и есть, таким ярким. Кстати еще тогда, в тюрьме, он много понял, что монументальная пропаганда, определялась аки государственная политика в деле установления памятников. Она же б… ь, таки достигала цели намного больше, чем Интернет, так как его не видно, а памятник, чем выше, тем виднее. И потому выше мечети строить ничего нельзя, иначе монументальность и пропаганда Ислама сникнет. Трогала она пропаганда всех, и членов общества крещённых и некрещеных, псевдоевреев и интернационалистов с цыганами, живущими не только в Венгрии, муфтиев и иврит-говорящих и оправдывала затраты государства информационной политики, когда воздействовала на весь мозг масс, а не одиноких прохожих. Поэтому немецкого еврея — Карла Маркса, мы видим в Охотном Ряду, как была бы рада его мама Генриетта Маркс, которая родилась в Прессбурге - это в королевстве Нидерланды из семьи раввинов. А его друга Энгельса, который главное значение придавал пиетизму — движению внутри лютеранства, характеризующееся приданием особой значимости личному благочестию, религиозным переживаниям верующих, ощущению живого общения с Богом, а также ощущению постоянного нахождения под строгим и бдительным «Божьим оком».
—  Товарищ министра, я тут недавно прочитала в инете, — дурно-мутно вставила своё слово горнишная, что из переписки между 2-я евреями мы знаем (Сборник избранных писем К. Маркса и Ф. Энгельса (перевод, редакция и примечания В. В. Адоратского М.-Л.: Госсоцэкиздат, 1931 г.): «Энгельс пишет в письме неизвестному 19 апреля 1890 г. следующее:
«…мы евреям очень многим обязаны. Не говоря уже о Гейне и Берне, — Маркс был чистокровного еврейского происхождения. Лассаль был еврей. Многие из наших лучших товарищей — евреи. Мой друг Виктор Адлер, который за свою преданность делу пролетариата расплачивается сидением в венской тюрьме. Эдуард Бернштейн — редактор лондонского «Социал-демократа», Пауль Зингер — один из лучших наших депутатов рейхстага, — все это люди, дружбой которых я горжусь, и все они евреи! «Garten Laube» из меня сделала еврея»

Кант

- Милый, — сказала надежда Каллистратовна, — ну посмотри, там, где начинается бульварное кольцо, мы видим Ича — на Калужской площади, ну где Садовое кольцо сопрягается с улицами. Ну, а монумент Маяковскому главенствует, центральная фигура Москвы столицы и 1/6 части Земли-матушки, на Триумфальной площади, Лермонтов — на площади Красных ворот, обе они на оживленном до предела Садовом кольце. То есть Пушкину дали не то место… , — ну это мое мнение, сверкнула она глазами, выжигающих «напалмом» огонь для жжения «искры». — Ты знаешь дружочек, а в Москве то сейчас, слышала, насчитывается 68 памятников Ичу, На очереди Мандельштам, загоняемый в переулок, на может оно и верно, в переулках должны быть этакие эгоисто-псевдо-интернонационалисты, иначе мозг масс например, отторгнет слово Мандельштам, где зарыто огромное количество значений и Мандела и штамм-инфекция и другие нецензурные маты.
— Знаю, что сейчас происходит в умах наших людей, да и почему. Есть такой дядька, который написал об этом. Сталинский Пушкин, или тотальная пленительность героя. Зовут отца идеи — Юрий Молок, продолжала Надежда Каллистратовна.
- Мне стало не по себе. Всё затуманивалось в голове и превращалось в игру Губайдулиной Баха, на виолончеле.
—  Слышала про него, милый. Тридцать седьмой год «большого террора» был своего рода «акме» сталинского рейха, простите что так говорю, ну это сами понимаете — образно, так сказать собирательно, — лукаво глянула на меня товарищ министра, видя моё состояние. Ну террор — продолжала она, выглядит, как тайное жертвоприношение. Было такое понятие строить что-то в основном, ну и социализм был построен, «в основном». Более того, культурный миф коммунистического Сталина, так и «гениального генерального» Брежнева — культурка, — была продолжением. То есть пушкинский триумф-37 стал стержневой частью триумфа советского.

— Товарищ министра, позвольте добавить, — краснением щек, сказал я. Ведь Юрий охватывает основные темы тогдашней дискуссии об изобразительном решении пушкинского праздника. Но, что не менее важно, Молок перекидывает мост к первой «пушкинской литургии» 1880 года. Она не только стала единственной, воплотившейся во что-то реальное (опекушинский памятник на Тверском бульваре, получивший своеобразное «крещение» Пушкинской речью Достоевского), но — При том, — продолжал я, - что «пушкинисты сталинского призыва», естественно, критиковали пушкинские торжества 1880 г. и отталкивались от них — именно это превращение, то есть рождения ими Бога поэзии для масс — Пушкина в культовую фигуру оказалось фундаментально востребованным ими и самим Сталиным. Опять монументализм. Ич бы был рад, — думал Иосиф.

Кантилена

В это время в гостиную, где мы пили морковный чай с сухариками, опять-таки взошла горнишная.
— Добрый день, товарищи, — сказала она, подобострастно, улыбнулась темным пространством отсутствия зуб от тюрем и СИЗО. Так позвольте Вам представиться, хотя представиться я еще успею, то есть меня зовут Клеопатра. Хотите сон расскажу?, — улыбалась она ямным ртом без зубов.
— А давайте, — так это, маршем, сказала Надежда Каллистратовна.
— Так вод снится мне однажды сон. Ну так Вы жешь знаете, что давече, в прошлом годе отошла матушка моя, в мир иной. Ну тот, откуда приходим и куда уходим. Кстати так и не знаем, откуда беремся и куда уходим, но атеисты говорят, знают. Ну мы же пролетайриат, то есть почти, значит знаем. Так вот она ушла туда, куда мы знаем. А я, дура, и не плакала, а так вот сразу же и в больницу попала. Ну, а Вы жешь знаете, что в больницу, значит для окончания века своего, то уходить туда же, куда и мама. Но Атеизм миловал, — при слове Атеизм, понимая, что Надежда Каллистратовна — истинный атеист, Клеопатра, присев этак на краешек стула, как будто собираются бежать на уехавший поезд, потупила очи в паркетный пол, натертый до зеркального глянцевого блеска, где отражались её потупившиеся, яркие глазами, очи. Ну так в прошлом годе, больница, а за ней другая. Ну потом прошло так месяца три, я немного пришла в себя и тут Надежда Каллистратовна отправила меня в уездный город Мухотранск за продуктами и вещами и шприцами для инъекций ей и Ичу, этак на месяц почти. Дел было много задано и должна была я управиться.
— Ну что же вы все тянете, мадам Гонишная, ой Горнишная, — опять конфузясь, сказал я, у меня тоже было раз как-то, добавил, не удержавшись я — было мне не по себе мне как-то и никак не могу понять, будто в меня что вонзили, и гвоздь этот во мне стоит, все глубже залезает к сердцу, я его отгоняю, а он все равно хочет дотронуться до сердца, ржавый такой.
— Продолжаю, Ваше высочество и гость наш — милок, не знаю Вашего статуса чиновничьего, а так бы обзвала, — поперхнулась туберкулезным кашлем, Клеопатра.
— Значит так, приехала я в город, а маман моя ровно 2 месяца, как «ушла». Ну и одиночество и свобода, ну понимаете. Вечером пришла к себе на квартиру съемную, а перед этим взяла наливочки 3 бутылочки, как ведается, про запас. Выпила одну, а там и вторую и очнулась через 3 недели, когда Надежда Каллистратовна, зная мой грех, послала урядника вызволить меня от змия зиленово, лукавово.
— Так продолжаю, — вытащили меня, приехала в дом и тут, прошло некоторое время, и снится мне сон, а брат мой жив еще, старше он меня и имя у него чудное такое — Виталий. Я же его его в шутку «вита-осликом» звала. Ну чтоб знал он что он олицетворение жизни и ишак заодно, что так и было, что ни попроси, повезет и в гору и в пустыню, и на тот свет. Такой вот душевной доброты ишачей был. А маман моя его часто называла, как обгрызок какой, с маленькой буквы и писала — виталик. Хотя имя то, ой какое важной величины — Виталий, можно было и Виктор, и Виталий — словно Царь, а она его так ссученно коряво издевательски — виталик, да еще, с маленькой буквы. А он — вита-ослик, значит, последнее время, её пенсию забрал, какими-то там ходами, да и использовал её, а так как маман моя — героиня и такое всякое, то и ей положена пенсия была — то и профессорам не снилась — бальшие деньжища, — что очень любят люди. Считала она, что пенсия эта её откуп от него, иначе прибить может. Значит это, ну забрал он эти деньги, ну и получал за нее, а ей, коли на колени пред вита-осликом встанет, то и давал ей налишными бумагами, так и плачет бывало предо мной, а я то што, он-то боров какой, а я девушка стройная и худая, куда мне с ним драца. Как-то еще видела его, братца свово, такой пузатый, а я это, по животу его, так ладошкой хлоп и треснула. Ну удивилась страшно, как барабан, ну знаете такие барабаны бывают, такой гул идет. Я так подошла к нему и еще раз по нему ладошкой так — бац и это такое гулом пошло по небу и весям, ну, как колокол в церкви. Так и подумала я, что раз он виталик, то есть унизительное имя, то и барабан его точно — японский, что не может служить вере нашей православной. То есть в нем бесы и его подлежит уничтожению православием нашим. То есть он и есть ересь заморская, так и служил вита-ослик, на бояр из дальней Японии и потому барабан тот ему нужен и этим япошкам тоже, которые Хиросиму забыли. Так ведь мои мысли и были тем, что и есть и взаправду служил он на японцев и оне ему сказали, чтоб живот был больше, так как у них это знак уважения и почтения. Тут она взяла сухарик и засунула его в беззубый рот, помочив в стакане «морковного» чая. Так сухарик и такой плюшкой и пропал в её рте.
— Ой простите, что-то там еда захотела побыть в животе, — так вот продолжаю. То есть я этому животу и говорю: — Я не могу не верить, не имею на то никакого права Божьего, так смирение не позволяет мне не верить. И буду верить и во сне и наяву и раньше и сейчас и после смерти.
— А он почти и не говорит ничего, так у них, видимо, у японцев принято, больше молчать и носить большие животы, — продолжала горнишная Клеопатра
— Ну наконец дошла до сути-то, то-есть все, наконец-то. Недавно мне приснился такой вот удивительный еще один сон, так я его Вам в красках сейчас и подам к чаю, так сказать, милые вы мои лапотулечки, о чтой-то я. Сон — ведь это зеркало будущего, или анализ прошлого. и тут еще стих во мне проснулся:

«Во сне я вижу небо, кудрявыми барашками, и голубое
Друзей своих, любовь, и многие любви., и…, млечный путь
И розовое и сладкое и горькое, такое всё простое
И жизни вижу, ясный светлый путь
Покой и вижу, братцы, я…
Во сне — в покое
Во сне он снится мне, иль в жизни, ну и пусть»

— Продолжаю, простите…
— Мама моя, одетая такая во все белое и красивое, вышла во двор к своим знакомым и там же гроб стоит во дворе прямо. Такой весь из дубового дерева, внутри мягко так, пышно все, подушечки… А она такая счастливая, пресчастливая и говорит, — не судите меня строго, люди честные, не лукавьте, коли в чем и виновата была, простите меня. виталик — сын мой, опять унизив его именем его, просит меня в гроб лечь. А сама така счастливая, кою не видела её уж много лет подряд. Платье на ней такое ярко белое пушистое, маленькими такими фиолетовыми цветками, развевается на теплом ветру, белое, снежное такое, а улыбка её, зубами белыми, бриллиантовым отблеском, светится
— Вот такая вот бриллиантовая история жизней — сказала горнишная, грустно так, после чего вышла, порхнув крылышками платьев своих к водочке. Конечно Надежда Каллистратовна догадывалась об этой страсти горнишной со змием, но прощала.

Капричо

— Надув щёки, прослушав Горнишную, — Надежда Каллистратовна, посмотрела на меня в упор и сказала нечеловеческим голосом робота, — Вы что же милок, что это Вы говорите, а вдруг БМС — «большой мозг масс» узнает, что тогда?!.
— Матушка, ну простите, но сами-то гляньте-ка, — Гениальность Пушкина была инициирована петербургской мафией от культуры и самим Петербургом — мифом государства, сотворенного непризнанным человекобогом Петром. Его же цель — не только на благо членов общества, но и не благо Всевышнего.
— Вдруг матушка резво так и резко оторвала меня от речи моей, и громко так, почти закричала, — прерву тебя, особь.
— Слушай меня недоумок. Именно так, милок, из дерзновения — творение, вровень с демиургом. Государство, оно же и есть — самоценный идеал, оно же и обусловило стремление марксистских пушкинистов, в том числе первого ряда (Тынянов, Томашевский и др.) увековечить советского Пушкина, именно в Петербурге. Пушкин должен был заменить Медного всадника в качестве нового синтеза регулярного пространства Северной столицы. Друг Ича — Сталин ненавидел Петербург-Ленинград и установки там главного памятника допустить не мог. Единственным автором Пушкина- 1937 был сам Сталин. Просто в сознание присягнувшей марксизму интеллигенции он вдавил свой образ и образ государства как единственного воплощения этого марксизма. Если Ич полностью воплощал идею и дух марксизма, то Сталин воплощал как бы «тело» советской империи. И художники, и филологи в своем видении апофеоза советского Пушкина либо вдохновлялись образом «Сталина/СССР», либо редуцировали свой порыв в соответствии с этим образом. Разумеется, в оценке эстетической бесплодности пушкинских торжеств 1937 г. нельзя недооценивать и фактора случайности. Но то, что большинство творивших тогда были и бесспорные гении: Есенин, Лермонтов, Гоголь, Шостакович, Эйзенштейн, Мейерхольд, Петров-Водкин, Прокофьев и множество других.
— Само же это лекало — то бишь сознание друга Ича — Сталина — было сугубо нормализованным. Тогда, с крахом дворянского мира, вкус мещанина совпал с вкусом двора и утвердился в качестве общественной нормы. Именно в те годы прошел первый общенациональный триумф Пушкина, приуроченный к полувеку со дня его гибели и воплотившийся прежде всего в опекушинском «пампуше» на «твербуле». В итоге, однако, все замкнулось на переносе старого опекушинского памятника на другой, «высокий» берег Тверской улицы и развороте его лицом к бульвару. И это было монументальной победой над массами.
— Другие памятники писателям, построенные в те же годы в Москве (веселый Гоголь на соответствующем бульваре, Грибоедов на Чистых прудах), отличаются. Фактически писатели предстают — аки полководцы и герои.
—  Тут что скажу Вам, матушка, Вы ж правы, а как жешь нет. Вы же не можете быть не правы, так как каждый человек имеет право на то, чтобы иметь свое право. Так Вы тем более имеете, тут Вы в этом-то есть главнее любого.

Ноктюрн

Вошла горнишная с заплаканными, водкой и жалостями, глазами.
— Матушка позвольте отступление сделать. Вот же какая мысль посетила меня сегодня, в голубой, небом, прогулке. Так вот иду, понимаете, иду — что есть любимое занятие мое ходить подолгу. Вдруг ко мне подходит человек, в виде собаки, и смотрит так на меня глазами моей мамы, которая ушла, в прошлом годе. Смотрит так и спрашивает, — Как ты, девочка моя?, ведь я же говорила тебе, сложно тебе без меня будет, помнишь. Вот теперь душа моя тут, смотри на меня. Я думала дать ей что поесть, но ничего такого не было под рукой, а она так легла рядом и лежит, будто я и есть её близкий и родной человек с давних пор. Наклонилась к ней, смотрю в глаза её открытые всё время, так и смотрю, а сама глажу её по голове. Думаю, не часто её гладят то, может и бездомная она. Встала так, а я пошла, а она за мной и долго так идет и видно душа у нее терзается, как я, да и что со мной. Опять, матушка, как нахлынет волной и накрыло и ударило меня в терзания с всхлипами, так что никто не видел, аж дергаться стала. Не стала я оглядываться ей, так как это знак был Божий от нее. Такое бывает редко. Пошла я, она же осталась, понимая, что тяжело мне без нее, ой ма, как же тяжело, и стала я думать о том, кто и как и в чем виноват, что нет её.
— Интересное-с событие, скажу Вам. Не часто так бывает, — внимательно выслушав Горнишную, так это серьезно, сгустив брови на переносице с очками, Надежда Каллистратовна. Знаю такую идею о перерождении душ людей в других животных, особенно в собак, так как собаки в отличие от кошек значительно умнее, в чем нет никаких сомнений и на то Булгаков с морфином, доказал Собачим сердцем. Ну, а что люди, то те конечно умнее хитрить.
— Вот и что матушка, — вставил я, коли вы опять тему нашу затронули, ведь создательницу Хоббитов надо перевести на все языки Российской империи, коя насчитывает только в Дагестане около 1000. Так что получается у английского народа, откуда Джоан Роулинг всё в порядке, а кто же будет финансировать переводы и обложки, издательства этого умопомрачительного художника слова, к примеру в Хакассии, если её портрет будет висеть там, или в городе славном Биробиджане и так далее, а ясли, тюрьмы, СИЗО, временные изоляторы, КПЗ. Вот тут возникла у меня мысль одна милая и могучая моя матушка товарищ министра, а если б государство взяло свои идеи, кои она рождает на свой счет, а не счет людей и ресурсов и платило бы деньги себе само, то они б Джоан не пустили бы на стены портретами и не включили бы её в просвещение.
— И еще одна мысль про государства, — продолжил я свою «песню», — а может они и не нужны вовсе. Что же получается, сначала надо его создать затратить огромные ресурсы, которые бы отдать народу можно, потом его же и кормить, то есть содержать, да ведь еще не как обычных людей, а как маленьких таких Богов. Вот если бы, к примеру был Президентом страны миллиардер, который не крал деньги, а заработал, что одно и тоже, в смысле искусства продаж, что не скажешь о Стиве Джобсе и Фредди Меркури, тут дело другое — они просто Боги.
— Милок, видно прав ты, отколь только вот мысли твои берутся. Знаю, что вот для того, чтобы «массы были в узде», надобно обратить на их питание, ну постов побольше, и еще бы надо лишить массы чаю и кофе с кофеином, так пусть они будут чаи и кофе, но чтоб там не было веществ, способствующих пробуждению мозга масс. Иначе дать команду завозчикам продуктов, чтобы условно по все Европе не было чаю и кофе, а только в Японии и Китае и потому там и будет все развиваться, а наши же массы, почти калловые будут без мозгов травку пить и поститься. Еще Ич говорил о питании, надо бы чтобы мясо было такое, чтобы воздействовало на мозг и дешевое, ну как Франклин Рузвельт — есть сведения, что наполнил страну дешевыми куриными окорочками, кровь стала поступать только в желудок, в мозг она идти забыла и массы, то есть люди стали управляемы. А как же легко массами управлять такими. Так вот еще водочки паленой и пива неупотребимого для развития животов и болезней, фармацевтики побольше и все, масс — нет, а есть каловая масса. Тут Надежда Каллистратовна задумалась, а ведь ссылка, тюрьмы, СИЗО, КПЗ так важны и сейчас и всегда, то и хорошо тем, что мозг там работал, свежий или несвежий воздух и мало еды и что дает продуктивность мозгу, ведь не зря Стивен Джобс ел только фрукты и больше ничего, потому и любил людей и делал из них человеков.

— Вот, к примеру, продолжил я, — они назаробатали денег и на свои деньги создают государство, при чем не трогают людские ресурсы, умирают всякие главные по канализации и мусорщики, они становятся не нужными и тут же монументальная скульптура, воздействующая на массы не оплачивается людьми, а президентами-миллирадерами-триллионерами, и выбирать нужно именно таких, так как им денег все равно девать некуда, тогда благосостояние человека вырастет и его не надо будет плющить, и навязывать ему писателей, поэтов, которых невозможно отсеивать всякими ситами членов политбюро, членами писателей.
— Тут дело сверхсложное. Так как, что получается, если человек умрёт, то, имея ввиду маркетинг, как искусство продаж можно и под его именем все, что угодно забабахать, и никто слова не скажет. Так вот опять о решении быть Пушкину монументально стоящим и мощной статуей влияющей на массы. А ведь его зверушки могут ли соревноваться с Гарри Потером, но у Гарри нет монумента. Тут дело заходит в тупик, матушка. Так как конкурсы ангажированы все, рейтинги, кто вверху бездарен и так далее.
— Так вот к чему Вы вели вопрос о смерти в начале, — сказал я. Теперь же и понятно. Умри и ты будешь востребован, так как смерть дает в миллион, миллиард крат разы — усиления продаж Бренда, увеличения спроса, привлечения интереса и мотивации, а коли смерть была еще непонятной, то это еще даст плюсов.
— Милок мой, — не далеко ли Вас понесло, — сплющила вое лицо Надежда Каллистратовна, при этом горнишная попятилась назад.
— По Вашему и Ич не нужен и товарищ министра. То есть мы то жили награбленным дерьмокаратами, а счас на чем они живут?
— По твоему они воруют у людей, что ли? ты это подумай, што «базланишь», «за базар ответишь» — тюремным жаргоном, сказала Надежда Каллистратовна. Значит Ич ошибался? Ну такого же быть не может. Ведь и сейчас стоят миллионы памятников ему в каждом селе и городе мира, курене, вигваме, деревнях и сёлах. А в домах статуэтки, а ведь это все выпущено и сделано было на деньги, что ли уворованные у людей, рабочего класса, пролетариата и сельхозрабочих и заключенных.
— Прошу Вас матушка, товарищ министра, — сказал как можно быстрее, я. Позвольте слово вставить и простите, коли перебиваю Вас. Дело вот в чем. Не нужно государство и думы всякие и советы и комиссии, сейчас которые имеют количество достигшее 1000, а может и 10 000 а может и 100 тысяч. А теперь возьмем и проведем вниз их параллель, то в каждом уездном городке иль сельсовете есть такой уполномоченный, к примеру, по делам кур или крыс, которых нет вовсе. Но уполномоченный есть и деньги ему дают, а откуда неизвестно, известно токо одному «БЮДЖЕТу», и кто он БЮДЖЕТ мы не знаем. Знаем что он есть и он может быть меньше или больше, и что его утверждают, как премьер-министра в странах, даже в ЕЭС — это такое большое количество государств, которые создали еще одно государство над ними, чтобы им платить — ну как в «общаг», что вовсе и непонятно. Как будто им платить надо? Вот если бы был, к примеру человек, который на свои деньги создал государство, то он бы и не платил им, так посчитал это вымыслом и злою причиною.

Мелодика

— Милый мой, пойдем ка, морковную чайку изопьем, тут у меня кусковой сахар есть и сухарики, ну и бараночки с маком. Ты разнервничался очень, аж цветом кожи пострадал. Идем же в столовую. Уже все накрыто.
— Ой спасибо, матушка, — при слове мак — мне стало хорошо и понятно, что мак и есть то, что вкусно, ведь во мне и «маковой росиночки» с утра не было.

Пройдя за нею в столовую, я ощутил теплоту, исходящую от неё и понимание того, что говорено и что нет никакой обиды.

Похрустывали половицы, глаза успокоились и более не двигались возбуждением. Мы присели за цветной скатертью, большой круглый стол, под красным абажуром лампочки Ича. Было уютно. Мы встретились глазами, встреча нашими глазами была пониманием и рукопожатием. Так обычно бывает между близкими людьми.

2017 03 22
schne