Человек седой, но шумный,
очень добрый, неразумный,
отчего он молодой
с громогласными речами,
с черносливными очами
и библейской бородой?

Раскулачивал в тридцатых,
выгребая ржи остаток
по сараям, по дворам.
Был отчаянно советский,
изучал язык немецкий
и кричал: «No pasaran!»

В рупор, треснувший в работе,
сыпал Шиллера и Гёте,
агитируя врага.
Защитил однажды немку
и почувствовал системку
ту, которой стал слуга.

Но остался он вчерашним
на этапах и в шарашке,
МОПРа сдохшего полпред,
и судьбы своей несчастность
воспринять хотел как частность
исторических побед.

Выйдя, в «оттепель» поверил,
закрутился, как пропеллер,
и, крутясь, напозволял,
но прочел в глазах чугунных
у отечественных гуннов
для себя «No pasaran!».

Он, попавший в диссидентство,
был обманут еще с детства,
донкихотисто ершист.
Но полезно он ошибся:
если стал антифашистом,
знай сначала — кто фашист.

Полон мопровского бреда,
он внедрял в России Брехта,
даже, кажется, поп-арт,
дрался с мельницей-рутиной
и настолько был партийный,
что из партии поперт.

Человек без примененья,
но всегда без промедленья
откликающийся на все чужие беды, боли,
почему он поневоле
диссидентом стал, страна?

Ты кого боишься, дура,
тех, в ком русская культура
и культура всей земли?
Ты ценила бы на случай
тех, кто стать тебе могучей
так наивно помогли.

Он постукивает палкой,
снова занят перепалкой.
Распесочить невтерпеж
и догматика, и сноба…
Боже мой, он верит снова,
а во что — не разберешь!

Ребе и полуребенок,
бузотер, политработник,
меценат, но без гроша,
и не то чтоб золотая,
но такая заводная
золотистая душа!

Гениален без сомнений
он, хотя совсем не гений,
но для стольких поколений
он урок наверняка,
весел, как апаш в Париже,
грустен, как скрипач на крыше
КГБ, Кремля, ЦК.

Он таким остался чистым
интернационалистом,
и пугает чем-то всех
тенью мопровской загробной
неудобный, бесподобный
допотопный человек…

20 мая 1974 Коктебель