Цари,
короли,
императоры,
властители всей земли
командовали парадами,
но юмором —
не могли.
В дворцы именитых особ
все дни возлежащих выхоленно
являлся бродяга Эзоп,
и нищими
они выглядели.
В домах, где ханжа наследил
своими ногами щуплыми,
всю пошлость
Ходжа Насреддин
сшибал,
как шахматы,
шутками.
Хотели
юмор
купить,
да только его не купишь!
Хотели
юмор
убить —
а юмор
показывал
кукиш!
Бороться с ним —
дело трудное.
Казнили его без конца.
Его голова отрубленная
качалась на пике стрельца.
Но лишь скоморошьи дудочки
свой начинали сказ,
он звонко кричал:
«Я туточки!» —
и лихо пускался в пляс.
В потрепанном куцем пальтишке,
понурясь
и вроде каясь,
преступником политическим
он,
пойманный,
шел на казнь.
Всем видом покорность выказывал,
готов к неземному житью,
как вдруг из пальтишка выскальзывал,
рукою махал,
и тю-тю!
Юмор
прятали
в камеры,
но черта с два удалось.
Решетки и стены каменные
он проходил насквозь.
Привык он ко взглядам сумрачным,
но это ему не вредит,
и сам на себя с юмором
юмор порой глядит.
Он вечен.
Он, ловок и юрок,
пройдет через все,
через всех.
Итак,
да славится юмор.
Он —
мужественный человек.