Актриса пожаловалась на недержание речи. Долго существовало расхожее мнение, что народная артистка СССР Фаина Георгиевна Раневская не побоялась отклонить сделанное ей начальником контрразведки Советского Союза генерал — лейтенантом Грибановым предложение сотрудничать с органами госбезопасности. Начнем с того, что не лично Грибанов делал ей предложение… В силу своей занятости Грибанов на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов. Предполагалось, что это будет моментальная «вербовка в лоб». Коршунов начал вербовочную беседу издалека.
И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иноразведок… Раневская его сразу раскусила, догадавшись, к чему клонит ее визави, но виду не подала.
Стукачество в артистической среде всегда, даже при царях, было очень распространенным явлением. Ей ли было не знать, что все ее коллеги давно уже завербованы-перевербованы.
…Закуривает она очередную «беломорину», хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:
— Мне с вами, молодой человек, все понятно… Как, впрочем, и со мной тоже… Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничество! Я лично давно к этому готова — разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней…
Можно сказать, что это — моя мечта детства. Но… Есть одно маленькое «но»! Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, я громко разговариваю во сне…
Коршунов с явки ушел подавленный. Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение доклада сказал:
— Баба согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии. Громко разговаривает во сне. Полагаю, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству, надо бы ей выделить отдельную квартиру.
Уже через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.
И тогда Коршунов вновь пошел на приступ, стал названивать в Театр Моссовета, где работала Раневская, чтобы формально узаконить состоявшуюся вербовку.
Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине занятости, либо состояния здоровья. Когда терпение органов уже было переполнено, в приемной КГБ появился какой-то мужчина с испитой рожей и попросил принять у него заявление. Коллективное письмо жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц жила Раневская, через час лежало на столе у Грибанова, потому что именно ему и было адресовано.
В своем обращении квартиросъемщики — более десяти подписей — дружно уведомляли органы госбезопасности, что прямо под ними проживает некая артистка, которая ночи напролет громко разговаривает сама с собой о происках империалистических разведок и о том, что она с ними, с этими ненавистными разведками, сделает, какую Кузькину мать она им покажет, как только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником.
…Через час Грибанов вызвал к себе Коршунова, отдал заявление, ограничившись коротким замечанием:
— На Фаине поставь крест, ищи кого-нибудь другого. Молчащего во сне. Свободен! По прошествии некоторого времени Коршунову от агентуры, окружавшей Раневскую в Театре им. Моссовета, стали известны подробности создания пресловутого «коллективного заявления». Артистка за две бутылки водки соблазнила на эту акцию сантехника из жэка, того самого заявителя с испитым лицом. Но поезд уже ушел, и квартира осталась за Раневской!
В будущем Фаина Георгиевна любила повторять: «Девочки, вы должны меня понять. Я отказала гэбэ лишь по одной причине. Дать много органам госбезопасности я не могу, а мало мне не позволяет совесть — проклятое воспитание!»
(Из книги «О чем молчала Лубянка» профессионального контрразведчика и литератора Игоря АТАМАНЕНКО)