Многоликий Горький
О том, кто такой Максим Горький, знают все. Но мало кто представляет себе реальную сложность этой уникальной фигуры мировой истории.
Он любил переодеваться, менять выражение лица перед фотографом, очень ценил постановочные снимки. В Горьком было много загадочного. Например, он не чувствовал физической боли, но при этом настолько болезненно переживал чужую боль, что когда описывал сцену, как женщину ударили ножом, на его теле вздулся огромный шрам. Он с молодого возраста болел туберкулезом и выкуривал по 75 папирос в сутки. Он несколько раз пытался покончить с собой, и всякий раз его спасала неведомая сила, например, в 1887 году отклонившая пулю, направленную в сердце, на миллиметр от цели. Он мог выпить сколько угодно спиртного и никогда не пьянел. В 1936 году он умирал дважды, 9 и 18 июня. 9 июня уже фактически умершего писателя чудесно оживил приезд Сталина, который приехал на дачу Горького в Горках под Москвой для того, чтобы попрощаться с покойным. В этот же день Горький устроил странное голосование родных и близких, спрашивая их: умирать ему или нет? Фактически контролировал процесс своего умирания…
Поистине это была одна из самых таинственных личностей, которые когда-либо рождались на Земле! Его называли «двуличным», писали, что у него «две души» (Корней Чуковский). Но скорее он был многоликим. Его многочисленные портреты поражают своей непохожестью. Как будто Горьких существовало множество. Зная эту особенность своей внешности (обманчиво простонародной), он любил переодеваться, менять выражение лица перед фотографом, очень ценил постановочные снимки, изображая то бандита, то еврейского пророка, то буддийского идола, то русского крестьянина.
Жизнь Горького — это изумительный карнавал, закончившийся трагично. До сих остается нерешенным вопрос: умер ли Горький своей смертью или был убит по приказу Сталина. Последние дни и часы Горького наполнены какой-то жутью. Сталин, Молотов, Ворошилов возле постели умирающего русского писателя пили шампанское. Нижегородская подруга Горького, а затем политическая эмигрантка Екатерина Кускова писала: «Но и над молчащим писателем они стояли со свечкой день и ночь…»
Судьба вынесла его «в газетчики», а потом «в писатели». И здесь он снова был чужаком. Как бы ни ласкала его на первых порах интеллигенция, какие бы банкеты ни давались в Петербурге в его честь (где тосты поднимали не кто-нибудь, а П. Н. Милюков, П. Б. Струве, В.Г. Короленко), они все-таки держали его за «гостя», правда, за такого, с которым нужно быть ласковым, ибо бог его знает, кто он, откуда и зачем. Лев Толстой сначала принял Горького за мужика и говорил с ним матом, но затем понял, что крупно ошибся. «Не могу отнестись к Горькому искренно, сам не знаю почему, а не могу, — жаловался он Чехову. — Горький — злой человек. У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему Ханаанскую землю, ко всему присматривается, всё замечает и обо всём доносит какому-то своему богу».
Горький платил интеллигенции той же монетой. В письмах к И. Репину и Толстому пел гимны во славу Человека: «Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека…»; «Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле…» И в это же самое время писал жене: «Лучше б мне не видать всю эту сволочь, всех этих жалких, маленьких людей…» (это о тех, кто в Петербурге поднимал бокалы в его честь). Когда он был искренен? Никто не ответит на это, положа руку на сердце. Леонид Андреев, будучи в эмиграции, вспоминал, как на квартире писателя Николая Телешова в Москве собирались Бунин, Серафимович, Вересаев, Зайцев и другие, объединившись в кружок под названием «Среда». Иногда приезжали из Петербурга Горький и Шаляпин. И вот в отсутствие Горького всегда заходил разговор о нём и его искренности. Спорили до хрипоты. Однажды Вересаев не выдержал и сказал: «Господа! Давайте раз и навсегда решим не касаться проклятых вопросов. Не будем говорить об искренности Горького…»
«Сквозь русское освободительное движение, а потом сквозь революцию он прошёл Лукою, лукавым странником», — писал поэт Владислав Ходасевич. Это так же верно, как и то, что он был странником всегда и везде, будучи связанным и состоя в переписке с Лениным, Чеховым, Брюсовым, Розановым, Морозовым, Гапоном, Буниным, Арцыбашевым, Гиппиус, Маяковским, Панферовым, реалистами, символистами, священниками, большевиками, эсерами, монархистами, сионистами, антисемитами, террористами, академиками, колхозниками, гэпэушниками и всеми людьми на этой грешной земле. «Горький не жил, а осматривал…» — заметил Виктор Шкловский.
Все в нём видели «Горького», не человека, но персонаж, который он сам же придумал, находясь в Тифлисе в 1892 году, когда подписал этим псевдонимом свой первый рассказ «Макар Чудра». И он тоже, взирая на себя со стороны, видел «Горького», а не Пешкова. В конце концов именно «Пешков» оказался персонажем, случилась крупная подмена, ибо никакого Горького на самом деле не было, а была только удачная «придумка» молодого уездного литератора. Между тем уже в ранних письмах к жене (самых искренних) он писал о себе в третьем лице: «Прежде всего Пешков недостаточно прост и ясен, он слишком убеждён в том, что не похож на людей… Фигура изломанная и запутанная…»
Конечно, он любил человека, но «странною любовью». В ней было все: и мука, и страсть, и радость, и рыдание. И конечно, такие рассказы, как «Двадцать шесть и одна», или «Коновалов», или «Страсти-мордасти» навсегда останутся среди вершин русской прозы. Но всё же это была любовь прохожего к чужим детям. Зачем он вечно следил за людьми, не делая в этом никакого различия (будь ты хоть извозчик, хоть уголовник, хоть Лев Толстой)? Зачем сочинил странную сказочку о Человеке? Миф о Человеке, вообще говоря, весьма сомнителен; недаром страстный монолог в его защиту произносит карточный шулер Сатин и рисует при этом рукой в воздухе какую-то странную фигуру (есть в «На дне» такая ремарка).
Что это за фигура? Современник писателя, эмигрант И. Д. Сургучев не в шутку полагал, что Горький однажды заключил договор с дьяволом — тот самый, от которого отказался Христос в пустыне. «И ему, среднему в общем писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. У него было всё: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь». Может быть, и верно. Только это не нашего ума дело. А потому скажем легче: Горький был инопланетянином. Вот откуда все его странности и все его маски (от внешности мастерового до выражения лица Ницше, которое он примерил напоследок). Его крупные вещи напоминают талантливый отчёт о служебной командировке на Землю. Всё замечено, ничего не упущено; вот она, эпоха русской революции, «как живая». И отсюда главный сюжет в биографии Горького — он сам и его трагедия. Трагедия вочеловечения.
С болью и кровью… и все-таки не до конца.
Как ему стало легко, когда он умер, когда его «отпустили»! Как быстро он расправил свои, допустим, крылья, чтобы окунуться в космическую бездну по дороге «домой»! Как стало наконец спокойно его душе! И конечно, учёные мужи на его планете, прочитав отчет о командировке, все-таки спросили:
— Видел человека?
— Видел!
— Какой он?
— О-о… Это звучит гордо!
— Да выглядит-то как?
И он нарисовал крылом в воздухе странную фигуру.