Это было в лихие 90-ые. На разборку с очередными конкурентами на «свой» московский участок, ехал Марат в то дождливое осеннее утро. «Стрелку забили» (т.е. договорились о встрече) за городом, так что добираться пришлось прилично.
Они мчались кортежем из трёх больших чёрных машин. Марат сидел и молча смотрел в окно, он уже привык к подобным встречам и не боялся разборок. Его окружали испытанные бойцы, хорошо вооружённые и закалённые в многочисленных стычках, до последнего вздоха преданные своему «крестному отцу». Редкие прохожие шли сутулясь, кутаясь в плащи, или держа над головами раскрытые зонтики. Но ни плащи, ни зонтики не спасали от промозглости хмурого утра и ещё от какого-то всепроникающего чувства осеннего неуюта и одиночества.
Среди спешащих людей и машин взгляд Марата выхватил на секунду одинокую фигурку человека в чёрном. Он стоял на обочине в надежде поймать машину, но никто не останавливался. Оно и понятно, кому охота в свой маленький тёплый мирок впускать вслед за случайным попутчиком вдобавок ещё и уличную мокрую слякоть. Тот человек в чёрном что-то держал в руках. Это что-то, завёрнутое в тряпицу и полиэтиленовую плёнку, одной рукой он бережно прижимал к себе, а другой устало взывал к сочувствию. А ещё у него не было ни зонтика, ни плаща.
Кортеж крестного отца по началу было пронёсся мимо одинокой просящей фигурки, и вдруг тому нестерпимо захотелось узнать что же такое ценное прижимает к себе этот человек, что даже не имея зонта, пытается собой защитить это что-то от дождя. И Марат, сам не ожидая, вдруг закричал:
— Остановка! Всем стоять. Потом дал команду сдать назад и его автомобиль поравнялся со странным незнакомцем.
— Садись, брат, — предложил ему Марат, — нам по пути.
Незнакомец, в длинной мокрой одежде скромно присел на самый краешек заднего сиденья. Было видно, как не по себе находиться ему в этом богато отделанном салоне. Он сидел, продолжая прижимать к себе всё тот же большой плоский свёрток. В нелепой чёрной одежде с небольшой седеющей бородой, человек резко отличался от хорошо одетого ухоженного хозяина автомобиля.
С нескрываемым любопытством неприлично долго рассматривая попутчика, Марат наконец спросил: — Ты кто?
— Я священник. Священников тогда ещё было немного, и пересекались с ними редко, потому Марат никак не мог сообразить кто это перед ним.
— Так, значит, ты поп?! Вот здорово, — удивился бандит. — Никогда ещё не общался с попами. Ага, ты поп, а я «крестный отец», так что мы с тобой, как говорится, из «одной оперы», — и заулыбался, довольный получившимся каламбуром.
— Быть настоящим крестным отцом нелегко, — не улавливая подвоха, отозвался батюшка.
— Это точно, — кивнул головой Марат, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
— Слушай, поп, а что это у тебя в руках? Я смотрю, ты всё время к себе прижимаешь эту штуковину, наверно ценное что-то, а? Не жадничай, делись «опиумом» с народом, — и уже не в силах сдержаться расхохотался в голос.
Священник секунду было помедлил, словно сомневаясь, стоит ли ему это делать, но потом принялся распаковывать мокрый полиэтилен и достал из свёртка старинную икону. Вернее то, что от неё осталось.
На иконе почти не различались одежды, да и сама фигура терялась на общем тёмном фоне, но сохранилось прекрасное лицо молодой женщины и её глаза. В них было так много выстраданного покоя, сострадания и любви к мятущейся человеческой душе, что с лица Марата, в руки которому священник передал икону, сошла саркастическая ухмылка, и уже в его собственных глазах читались растерянность и даже страх.
— Кто это, поп? — только что и смог выговорить бандит.
— Это Пресвятая Богородица. Икона, что ты держишь в руках, в наших местах когда-то почиталась чудотворной. В годы гонений её долго скрывали в разных местах, образ пострадал и сейчас я везу икону в монастырь на реставрацию.
Бандитский эскорт на большой скорости за несколько минут домчал до развилки, после которой дороги попутчиков должны были разойтись, но Марат велел сворачивать и ехать к монастырю.
— Марат, — возмутился кто-то из его ближайшего окружения, — мы так на стрелку опоздаем.
— Плевать, подождут, — ответил тот, с видимым сожалением возвращая икону священнику, — да здесь и недалеко.
Батюшка вздрогнул: — На «стрелку» едете? Вы что же, разбойники?
— Разбойники? — рассмеялся Марат, — так меня никто ещё не называл. — Нет, я не разбойник, скорее пастух, которых пасёт жирных овец, и иногда их стрижёт.
Прошло время. После той мимолётной встречи со священником в душе Марата что-то как будто бы сдвинулось с давно устоявшегося фундамента. Он всё чаще и чаще вспоминал образ Пресвятой, Её глаза, такие пронзительные и всепрощающие. Татарин, человек другой культуры, укоренённой в иной вере, никогда раньше не задумывающийся о Боге, вдруг ощутил, что душа действительно существует и даже способна болеть. И эта боль может быть нестерпимой. Однажды ночью он не выдержал, сел в машину и помчался туда, где однажды уже пересекался с человеком в чёрном. Оттуда по инерции проехал в монастырь искать реставратора. Поднял человека ни свет, ни заря, а тот уже указал ему место, где служил знакомый Марату священник.
Рано утром Марат, наконец, подъехал к каким-то развалинам. Оказалось, когда-то, очень давно, здесь стоял величественный красавец храм, но сейчас от него сохранились только стены. Рядом с храмом крестный отец и отыскал избушку, в которой жил священник. Он подошёл к запертой двери и принялся стучать.
Батюшка испуганно выскочил из-под одеяла и поспешил открывать.
Марат вошёл, и даже не поздоровавшись, сразу потребовал:
— Поп, где Она? Покажи мне Её немедленно.
Священник не удивился и повёл того в храм. Он вёл себя так, будто с минуты на минуту ожидал появления бандита в своём доме.
— Вот она, уже поновлённая. Если хочешь, помолись, не стану тебе мешать.
— Я не умею молиться, и, вообще я из мусульман, хоть и неверующий.
— Тогда просто постой возле Пресвятой и помолчи.
Марат долго стоял и смотрел на лик Пречистой. Потом оторвал взгляд от иконы и огляделся вокруг:
— Нет, в развалинах ей не место. Вечером привезу деньги, и начнём восстанавливать твой храм.
И на самом деле, уже вечером бандиты привезли деньги, и Марат высыпал на стол перед изумлённым батюшкой целую гору зелёных долларов.
— Здесь много, должно хватить. Нужно будет, ещё привезу.
Послушник, рассказывавший мне историю про Марата, дойдя до слов «целую гору зелёных долларов» картинно расставил руки и закатил глаза. Глядя на него, легко представлялась сценка в лицах: батюшка подвижник сидит за столом и перед ним целая гора денег.
В тот момент я подумал, да, на такую сумму чего только ни сделаешь, и храм можно до ума довести, и часовню отстроить, да ещё, пожалуй, и на духовный центр останется. Только тот священник, к которому приехал Марат, был одним из тех первых «буиих Христа ради», «безумцев», оставляющих спокойную сытую жизнь в столице, и забирающихся в глухие спившиеся деревни, чтобы без всякой изначальной поддержки, уповая только на Господа, поднимать из руин осквернённые храмы и строить храмы собственной души.
— Откуда такие деньги, Марат? Это что же, шерсть, которую ты состриг с твоих жирных овечек? Думаешь Она, — он кивнул головой в сторону храма, где хранилась икона, — согласится принять такие деньги? Сомневаюсь, брат, Ей нужна чистая жертва.
Марат ожидал какой угодно реакции со стороны священника, представлял как тот обрадуется такой куче долларов, станет кланяться и благодарить. Он привык к тому, что власть денег в этом мире непререкаема, и представить, что найдётся человек, способный отказаться от такого сверхщедрого дара, не мог. Ладно, если бы им оказался кто-то состоятельный, но этот-то, нищета, голь перекатная, у него даже зонтика своего нет, он-то куда? И всё-таки отказывается.
Батюшка, видя, как Марат огорчился, предложил ему:
— Ладно, давай поступим так. Посчитаем, сколько за свою жизнь ты заработал честных денег, их и оставим.
После тщательного подсчёта с карандашом в руке, учитывая даже то, что было заработано Маратом в студенческих стройотрядах, и обмена бывших советских рублей по курсу один к одному, на столе осталась маленькая кучка долларов.
— Вот эти и возьмём, а остальные забирай назад. И впредь, если надумаешь жертвовать, прежде заработай.
Все знавшие Марата стали замечать, с ним что-то происходит, а что — он и сам бы не смог объяснить. Среди пацанов пошли слухи, что их шеф по ночам разгружает на станции вагоны. Причём разгружает сам, а охрана в это время привычно наблюдает по сторонам и прикрывает его от возможного нападения.
Время шло, Марат принял крещения в храме, который они теперь восстанавливали вместе с тем батюшкой. Невозможно описать привычными словами как меняется человек под влиянием Благодати, и что должно было в нём произойти чтобы то, что ещё вчера казалось ему смыслом жизни перестало вообще что-либо значить и превращалось в ничто. Бывший бандит уже откровенно тяготился тем, чем занимался со своими братками, но из этой среды, тем более, если ты «в авторитете», просто так не уйдёшь.
И Марат стал готовиться к побегу. Для начала он надёжно спрятал сына. Потом постепенно, отходя от дел, передал деньги и бразды правления своим помощникам. Он не хотел уходить от бывших друзей так, чтобы те потом плевали ему в спину, да и повода к мести тоже давать не хотелось.
А потом он исчез, чтобы объявиться в одном из северных монастырей. Может на Валааме, может на Соловках, или Конь-острове. Да это и неважно, где. Послушник рассказывал о каких-то забавных ситуациях, при которых Марату приходилось вспоминать своё бандитское прошлое и выручать монашествующих.
Я запомнил историю как на остров, где подвизались монахи, нагрянула толпа пьяных молодцов. Они приехали отдохнуть, немного расслабиться на природе, водочки попить, а тут монахи. А что им монахи, куда этим святошам против таких качков? Тогда к братве и подошёл Марат, скромный послушник в потёртом подрясничке со скудной растительностью на лице. Что он им сказал? Не знаю, только ребята, извиняясь, мгновенно убрались с острова.