…Слишком длинная юбка-готья треплется о землю. В волосах застрял обломок ветки. Замёрзшими пальцами не снять. Так и идёт Вайолка, несёт свою старую, многажды поцарапанную гитару, ступает равнодушно по глубокому снегу. Молчит.
А раньше пела. Ох, как Вайолка пела! Ею за это в таборе дорожили: с детства выступала бойкая черноглазая девчушка на ярмарках, собирала побольше гадалки, бывало. Та гадалка Вайолку — Ворону по — таборному, — потом и выжила. Красавец справный ром, прежде глаз на Ворону положивший, теперь муж её. Почёт и уважение табора теперь её. Платок Воронин расшитый — и тот её. Только песен не поют больше в таборе, монет не собирают звонких честных и удачи не видят прежней. Не приносит ромам счастья гадалка, свою же оклеветавшая, в ворожбе злой обвинившая. Старая Станка, жена баро, поверила завистнице — якобы Вайолка её сглазить хотела и баро себя в мужья брать. Такая жена -красавица, да ещё певунья, — любому рому счастье. Не видела Станка в ревности, что муж её — старик уже, не девице муж. Не помнила, что сговорена с парнем Вайолка на лето. Так и вышло по её: не обведут уж певунью с мужем вокруг костра, не носить ей расшитого дикла, не плести взрослых кос. Выгнали из табора, только гитару забрать позволили — кому она еще нужна.
С темнотой заблестели сугробы, как в сказке про волчьи косточки. Вайолка прикрыла глаза, спускаясь в тёмный провал подземного перехода.
***
— Дама!
— Валет! Перевожу!
— Бито!
— Ходи!
Звонким голосам мало места в однокомнатой квартире. Смех бьется в окна, порывистые жесты играющих наводят на мысли о стае заполошных пестрых птиц.
— Алка, ты мухлюешь! Козырь!
— А на тебе туза! Татьянька! Аг-га, берешь! Вот ещё на погоны!
Стриженая Татьянка разжала руку, высыпая на скатерть карточную мелочь — шестёрки, восьмерки, один валет, — и засмеялась, откидывая назад голову.
— Я не буду больше с вами играть! Единственный мой шанс побыть «дурой» — и даже такое маленькое удовольствие наказуемо! Ну, давай, Стас, желание!
Тощий растрёпанный парень вскочил с табуретки, зацепил её ногой, отчего старенькая мебель, покачавшись немного на месте, упала с грохотом на бок, но даже не заметил этого. Завертелся по крошечной кухне, вцепился было в ручку окна, быстро отпустил, плюхнулся на подоконник, подтянул туда же ноги и солнечно улыбнулся:
— Добудь- ка нам ещё чего поесть! Вон, кальмары закончились. И чипсов… — подцепил со стола смятый пакет, расправил, поднес к лицу, заглянул внутрь, — тоже уже нет. Давай! На это надо-то стольник какой-нибудь — всего ничего! В переходе собрать можно! О! Вот тебе еще шанс новый незабываемый опыт приобрести! Сможешь собрать деньги в метро? Балаечку возьми какую, или давай табличку на грудь напечатаем! «Разорившаяся бизнесвумен, требуется стольник на залить горе!»
Компания расхохоталась. Татьянка наклонила голову. Посмотрела на друга искоса. Замолчала.
— Ты чего? — опасно свесился с подоконника Стас.
— Думаю, — прищурилась Таня, — что позорнее: карточный долг не отдать или это вот делать?
Сгребла в кучу карты, поднялась со стула, ухмыльнулась.
— Ваша взяла. За мной, небось, потащитесь?
— Конечно, — заулыбался Стас. — Как я брошу подругу в беде?!

Пока Танька тщательно рисовала синяки под глазами в ванной, почти все разошлись. Остался только Стас, предвкушавший зрелище.
***
Татьянка села на край облупленной ванны. Покачала ногой. Вздохнула. Ей бы не картами да компаниями сейчас развлекаться, а дело делать. Важное, важное, сложное, сложное… Переложила левую ногу поверх правой, закачала её. Делать, делать, успеть, понять… Должна наступить зима, настоящая живая зима, позвать нужно, позвать.
— Тань, — в дверь поцарапался Стас, однокурсник. — Может, завтра пойдем? Нафиг нам те деньги. Это я так, чисто по приколу. Можем что другое придумать. А то я новости почитал. Заносит нас. И температурный рекорд — минус стопятьсот, я не помню, сколько, помню, что рекорд. На Ленина четыре машины столкнулись: нулевая видимость. Хоть не пострадал никто, и то спасибо. Обещают, что за ночь гололед везде сделается страшный, и предупреждение на телефон прислали. МЧС. Штормовое и про сосульки, которые падают. Глыбы там, на самом деле. Из дома лучше не выходить.
— Нет. Мы пойдем. Не бойся, с тобой ничего не случится, — молодая ведьма чуть-чуть, крем губ, улыбнулась. По — настоящему не выходило: скулы свело, а зубы застучали друг о друга. — Я сейчас.
Чтобы пришла правильная зима, ведьма должна её звать. Тогда горя от этой зимы никому не будет. И пройдет она спокойно. Но Татьянка одна, одна, нет у неё ни ковена, ни наставницы, и как звать зиму, на что она откликается — девочка не знает. Что должна в одиночку, вовремя, правильно позвать зиму и сделать всё, чтобы уберечь людей от сбесившейся стихии — это знает. Встаёт. И идёт с шарфом к другу, чтобы вместе выйти в начинающуюся ледяную ночь.
***
Люди несутся по переходу, торопятся домой, пытаются укрыться от метели. Наземный транспорт вышел из строя. Тощая смуглая девчонка со спутанными волосами у стены никого не интересует. Она прислоняется к стене, дышит на заледеневшие руки, сцепленные на грифе старой гитары, пытаясь пальцы разжать.
И на шумную заснеженную пару, ворвавшуюся в переход, никто не смотрит тоже. Лохматый парень в полосатом шарфе сбивает снег с ботинок, его спутница, невысокая девушка со странно, по-старушечьи, сжатыми губами отходит от него, оглядывается по сторонам. Снимает палец за пальцем перчатки, замечает цыганку у стены. И направляется к ней.
— Привет, — шепчет, наклоняя голову, девушке Татьянка, — а можно мне твою гитару?
Вайолка смотрит на незнакомку блестящими испуганными глазами и почему-то разжимает пальцы, передавая ей в руки гитару. Татьяна улыбается. Встряхивает головой. Проводит по струнам нервным жестом и начинает играть.
Ворона узнает мотив. Так в суровые зимы играла её бабушка, Вадома, играла, а маленькая Вайолка пела, кружась вокруг костра. Счастливая была Вайолка, радостнее всех на свете, любимая бабушкой.
Повзрослевшая девочка, некогда Ворона, а теперь Вайолка, достойная внучка ведьмы-бабушки, смотрит на стоящую рядом девушку, с отчаянными глазами и каменным лицом, играющую на бабушкиной ещё гитаре старый забытый мотив. Разжимает губы, выдыхая морозный воздух. И начинает петь.
Петь больно, хочется зажмуриться, воздух небывало холодный, врезается в губы. На щёки сыплется ледяная крошка, ветер метели уже добрался до перехода. Волосы у Вайолки рассыпались, лезут в глаза. И счастлива она, как раньше с бабушкой, и поёт так, что мало места её голосу, бьется он в стенах и летит наружу, против позёмки, и цепенеют изумленные прохожие, и дрожит струна её гитары в руках чужой шальной девицы, и начинается зима — здесь и сейчас. В руках у молодой ведьмы и в голосе юной певуньи. Слова старинные не забываются с детства, сила древнего напева вершит сама жизнь. Выходит на тёмное небо чистая зимняя луна, умывается снегом; унимается безумная метель, а на смену ей приходит первый снегопад, россыпь алмазных снежинок. Уходят прежние облака, серые, рваные в клочья, и в своем великолепии появляется звёздный Зимний круг. Только ведьма и Вайолка пока ничего не видят, вершат вдвоем старинный обряд, как было прежде, и как будет впредь. В зимнем небе созвездия смотрятся, как в зеркало, в лёд земных морей и пророчат счастливую судьбу каждой, служащей своему народу.