Ты спишь.
Ты так далеко, так давно и оцепенело спишь, ненайденная моя…
Сон твой прорастает дурман-травой, вплетаясь в твои густые длинные волосы,
обвивая каждую волнистую прядь шёпотом сладких, тягучих, гибельных сказок…
Текут сквозь тебя тёмные, глубокие воды, неторопливо и непрестанно изменяя тебя,
вымывая и унося всё, что делало тебя — тобой, всю твою звонкую светлую лёгкость,
серебряный смех, живущий в спокойствии ясных глаз и горячую чуткость нежных рук —
твоих зрячих певучих ладоней, твоих тонких трепетных пальцев, танцующих жизнь…
Всё уносят древние неспешные волны, оставляя в тебе только тёмную сладость сна,
только тягучую оцепенелость морока, только гибельное очарование дурмана…
Как же мне найти тебя, родная?.. Как разглядеть сквозь тёмные равнодушные воды,
сквозь густые цепкие травы?.. И даже если найду, узнаю ли тебя, изменённую долгим сном?
Дрогнет ли сердце, встрепенётся ли разум, зайдётся ли ошалелым восторгом тело,
узнавая тебя, Единственная, от начала времён Богом мне предназначенная, Душа моя…
И вот — пока ты спишь, одурманенная ласковыми травами Яви, опоённая тёмными водами Нави,
я — собираю тысячи и тысячи оброненных мною перьев во всех девяти открывшихся мне мирах,
тысячи и тысячи перьев, потерянных в битвах и по рассеянности, мне нужно найти их все,
мне необходима вся сила моих крыльев, чтобы найти тебя, чтобы долететь, чтобы не сдаться…
И ещё — я вспоминаю тысячи и тысячи лиц, которые доводилось носить мне во всех девяти мирах,
во всех тысячах и тысячах жизней, ярких и серых судьбах, которым снилось, что я их живу,
мне нужно вспомнить их все — красивые и безобразные, мужские и женские, детские и старческие,
мне необходима вся зоркость тысяч моих глаз, вся чуткость и мудрость тысяч моих сердец,
чтобы узнать тебя, чтобы не обмануться, когда я всё-таки найду тебя, Душа моя…
Время, отпущенное нам с тобой на эту Игру, подходит к концу,
и готовы уже корабли в Золотой Гавани,
и тоскуют по сильным юным ветрам
белоснежные их паруса…
А я — всё собираю и вспоминаю…
А ты — всё спишь, ненайденная моя…