Четыре Ангела мои ко мне слетаются и спорят:
Какой мне путь предначертать и что вложить в уста для пенья,
Распределяют по годам минуты радости и горя
И чертят график на листе, а в нем — болезни и терпенье.

Аллеи Павловска пусты, и я иду по ним неспешно:
Давно изученный пейзаж и каждый раз неповторимый…
В такие светлые часы легко забыть, что все мы грешны,
И, может, Ангелы грешны и даже метят в Серафимы.

Берегу я, как могу я их, храню и почитаю, как родителей,
Птицу-Жалость, птицу-Верность, птицу- Горестную Совесть, птицу-Честь…
От обиды улетают, от обмана умирают эти преданные Ангелы-хранители.
Лишь они на слабых крыльях могут жизнь мою пронесть.

Но вот один из них сказал: «Ах, господа, какая мука!
Остановить его пора, работать трудно на ходу».
Другой ответил: «Не спеши, ведь скоро ждет его разлука»,
А третий тихо произнес, что видит и еще беду.

Четвертый — самый молодой, на сына моего похожий,
Сказал и белою рукой коснулся грустного лица:
«Он будет часто умирать, чтоб чью-то совесть растревожить,
Он должен боль и грех познать, чтоб успокаивать сердца».

Берегу я, как могу я их, храню и почитаю, как родителей,
Птицу-Жалость, птицу-Верность, птицу- Горестную Совесть, птицу-Честь…
От обиды улетают, от обмана умирают эти преданные Ангелы-хранители.
Лишь они на слабых крыльях могут жизнь мою пронесть.

А я не слышал тех речей и брел без цели, наудачу,
И от хранителей моих не ждал решительных идей.
И смолк негромкий разговор — я их, наверно, озадачил,
Поскольку плакал без причин, представив Землю и людей.

Берегу я, как могу я их, храню и почитаю, как родителей,
Птицу-Жалость, птицу-Верность, птицу- Горестную Совесть, птицу-Честь…
От обиды улетают, от обмана умирают эти преданные Ангелы-хранители.
Лишь они на слабых крыльях могут жизнь мою пронесть.