— Понимаешь, какая штука, — Зоя нервно теребила нотную тетрадку и прятала глаза от Ивана. Он пытался поймать ее взгляд, заглянуть в душу, но никак не удавалось. — Понимаешь, у нас такая огромная страна. Бескрайняя! И здесь, чтобы пробиться в люди, нужно кроме таланта еще столько всего. Так много! Я могу как угодно долго заниматься и даже получать пятерки за пение и за сольфеджио, и по специальности тоже. Я вообще-то хорошо играю на фортепиано, даже очень хорошо! Но чтобы чего-то добиться, нужны связи, или деньги, или наглость, или и то, и другое, и третье тоже. А у меня нет этого. Нету и всё тут, и ничего не поделаешь с этим. У меня есть только моё пианино, мои пятерки, мое умение играть. Но таких девочек, которые умеют хорошо играть на пианино, в нашей стране тысячи. И на большой сцене будут выступать только те, у кого есть деньги и связи. Ну и еще те, у кого есть достаточно наглости и упорства. Понимаешь? Деньги, связи и упорство решают всё. А талант — это не достаточное условие. Если подумать, даже не необходимое. Так ради чего тогда учиться, заниматься, тратить свое время? Ничего у меня всё равно не получится. Понимаешь? Ничего…
Она всё сильнее теребила тетрадку, движения становились всё более резкими, голос срывался. В конце концов из-под очков закапали слезы. Зоя раздраженно стирала их с лица, но они капали снова и снова. Она зашмыгала носом, отвернулась от Ивана, укуталась в свой бежевый плащик и поджала коленки. Совсем маленькая еще, беззащитная. Сколько ей? Четырнадать? Шестнадцать? Русая коса, очки на носу, синее форменное платье под бежевым плащом. Из кармана торчит кремовый берет, а в руках — нотная тетрадка и футляр для очков. Тоненькая вся, как веточка. Потерянная какая-то, словно без стержня внутри.
Иван нашел ее возле моста. Поймал буквально в последний момент. Она чуть не сорвалась вниз. Говорит, случайно. Да, знаем мы такие случайности, проходили тысячу раз.
У Ивана был сегодня трудный день. Поймал прыгуна во Владивостоке. Разбудил спящую красавицу в Минске. Вовремя схватил за руку любительницу таблеток в Москве. Теперь вот эта шмыгающая носом мышка на мосту Петра Великого в Питере. А он уже так устал, ему бы сейчас покоя и тишины, хотя бы пару дней… Крылья болят от долгих перелетов, голова гудит. И ужасно хочется спать…
— А если б у тебя много денег было, чего бы ты стала добиваться?
Зоя повернулась к нему и удивленно посмотрела:
— А откуда бы они взялись, деньги эти?
— Да без разницы, откуда. Вот упали бы, с неба. Что бы ты делать с ними стала? Как бы стала пробиваться к большой сцене?
Она захлопала глазами. «Ресницы у нее какие длинные, красивые. Очки не идут ей совсем, делают миловидную мордашку какой-то слишком строгой. И уставшей.»
— Наверное, продюсера нашла какого-нибудь… Или, может, наняла бы учителей, чтобы еще лучше научиться играть.
— Но ты же и так играешь хорошо. И учителя в твоей музыкальной школе хорошие. Зачем тебе другие?
— Ну… я не знаю…
Она растерянно смотрела на него, и ему наконец удалось заглянуть ей в глаза. Хм, надо же. Сорвалась она и правда случайно. Вот только не понятно, зачем за перила вылезла? Любительница острых ощущений? Не похоже. Что за протест такой вдруг из нее прорвался и потащил ее бродить где не надо?
— Зоя…
— М?
— А ты вообще музыку любишь?
— В каком смысле?
— Да в самом что ни на есть прямом. Любишь ли ты играть на пианино? Нравится ли тебе?
— Ну… Я играю с детства, лет с пяти, у меня хорошо получается, и…
— Да я не про это спрашиваю. Уверен, что получается у тебя отлично. А удовольствие тебе это доставляет?
— Удовольствие?
— Ну да, да! Вот ты садишься за пианино, открываешь крышку — и что чувствуешь?
Зоя снова растерянно захлопала глазами. «Нет, ну надо же, какие ресницы! Дурацкие очки, скрывают такие красивые глаза…»
— Я чувствую… Чувствую, что надо сыграть хорошо.
— Это мысль, Зоя, а я тебя про чувство спрашиваю. Что ты ощущаешь? Покой, радость, волнение?
— Н-нет… Я просто… сосредотачиваюсь и играю. И всё.
— И тебе нравится то, что ты играешь? Тебе радостно от этого?
— Ну… Если учитель говорит, что я сыграла хорошо, то я довольна.
— А когда нет рядом учителя, когда ты играешь дома?
— Дома мама слушает, как я играю. И говорит, хорошо я сыграла или плохо.
— Ну, а если мамы нет дома? Предположим, мама ушла в магазин, а ты села играть.
Зоя вдруг заулыбалась и замотала головой.
— Когда мамы нет дома, я никогда не играю.
— Вот как… Любопытно. А что ты делаешь?
— Я рисую…
Как она это сказала… Губы изогнулись в непроизвольной улыбке. Такая светлая, чистая, удивительная улыбка. Щеки раскраснелись, как будто она говорила о чем-то стыдном.
— А что ты рисуешь, Зоя?
— Да всякое… Хочешь посмотреть?
— Спрашиваешь! Конечно, хочу!
Она утерла слезы и опять заулыбалась, торопливо развернула тетрадку, открыла ее с обратной стороны. И тут уже удивленно заморгал Иван: весь последний лист был изрисован крошечными узорами. Райские птицы, кошки, слоны, цветы и деревья, морские волны и солнечные лучи — всё переплеталось между собой в причудливой мандале, раскрашенной всеми цветами радуги.
— Это очень красиво…
Он действительно не мог оторвать от рисунка взгляд.
— Чем ты рисуешь?
— У меня есть набор цветных шариковых ручек. Мама купила мне, для школы, чтобы можно было выделять цветом названия параграфов в конспектах, ну и чертить всякие таблицы, схемы…
Зоя как будто извинялась за то, что у неё есть этот набор ручек.
— А ты еще что-то рисуешь, кроме мандал?
— Кроме чего?
— Вот такой рисунок в круге называется мандалой, ты не знала?
— Нет… Я просто рисую всё, что придет в голову, пока…
— Пока что?
— Ну… пока никто не видит…
— Ты скрываешь от всех, что умеешь рисовать?
— Маме не понравится это. Она скажет, что я трачу на ерунду то время, которое предназначено для занятий музыкой.
— Ты уверена в этом? Может, она скажет что-то совсем другое?
Зоя вздохнула.
— Я когда-то хотела заниматься танцами… Но мама сказала, что это мешает моей успеваемости в музыкальной школе. И я перестала ходить в студию. Думаю, с рисованием будет то же самое. Мне не хотелось бы, чтобы она отобрала у меня мои рисунки и ручки.
Она поспешно закрыла тетрадь и прижала ее к себе. «А девочка-то талантливая, — подумал Иван. — Вот только талант ее вовсе не в игре на фортепиано. Хотя и тут она многого достигла. Но ее истинное призвание — рисование. Это же очевидно. Вот что ей нравится!».
— Зоя, а что если бы у тебя было много-много денег и много-много цветных ручек, сколько угодно, целый огромный ящик ручек и самая лучшая на свете бумага. Что бы ты тогда сделала?
— О… Я бы много чего сделала…
Зоя совсем раскраснелась, словно загорелась изнутри. Она пару раз поправила сползающие с носа очки, а потом и вовсе сняла их, чтобы не мешали. Большие распахнутые глаза как будто стали еще больше и ярче.
— Ну я бы сделала свой журнал. Знаешь, там можно было бы писать о музыке, о жизни, обо всем на свете! И обязательно каждую статью оформила бы картинками. А еще там были бы раскраски. И для детей, и для взрослых. Еще я бы занималась благотворительностью. Я бы давала концерты в детских домах. И рисовала бы с детьми. Учила бы их раскрашивать картинки. Еще я бы нарисовала иллюстрации ко всем своим любимым сказкам. Бабушка читала мне в детстве много сказок, но картинок в книжке не было. И мне так хотелось нарисовать каждую-каждую сказку! Если бы у меня было много времени, я бы обязательно это сделала. И еще нарисовала бы иллюстрации к книжке, которую подарил мне недавно друг. Она о любви, о жизни…
— Зоя…
— М?
— Хочешь, мы прямо сейчас пойдем вон в тот канцелярский магазин, и я куплю тебе ящик цветных шариковых ручек и пачку самой лучшей бумаги?
Она вдруг замолчала, отвернулась, снова нацепила очки. Вздохнула.
— Нет, не нужно. Как я объясню это маме? И потом мне домой уже пора. Я задержалась, она будет ругаться.
— Я провожу тебя.
— Нет, спасибо, я добегу сама.
— Нет уж, я провожу. И прослежу, чтобы ты шла по тротуару.
— Мама не любит, когда я прихожу не одна.
— Ладно, хорошо. Иди.
— Спасибо, что не дал мне упасть.
— Не за что.
Зоя смущенно улыбнулась и побежала к дому. Иван незаметно шел за девочкой, не упуская ее из виду. Боялся, что она в задумчивости полезет через дорогу на красный или просто упадет где-нибудь. Но она добежала благополучно, поднялась на третий этаж, скинула ботинки в прихожей. Похоже, мама даже не заметила того, что дочь пришла на полчаса позже обычного.
Иван долго сидел на детской карусельке в соседнем парке. Смотрел, как закат опускается на город, как зажигаются огни в окнах. Потом окошки стали гаснуть, а на небе зажглись звезды. Санкт-Петербург погружался в сон. Наступало время, когда можно что-то изменить, достучаться до тех, кто не способен услышать голос судьбы в бодрствующем состоянии. Когда можно немножко помочь тем, кто плохо слышит и себя самого, и других.
Сначала Иван зашел в Зоин сон. Она спала крепко и с улыбкой на губах. Ей снилась картинная галерея, в которой были выставлены ее работы. Красивейшие мандалы, портреты разных людей, абстрактные изображения. «Надо же, какая у нее, оказывается, богатая фантазия!»
Потом Иван зашел посмотреть, что же снится Зоиной маме. Оказалось, ничего. Она, похоже, много работает и сильно устает. Видимо, она растит дочку одна, — в комнате, кроме нее, никого нет. Что ж… Пора показать ей кое-что красивое…
Иван аккуратно взял отрывок Зоиного сна со всеми картинами из галереи и перенес их в сон Зоиной мамы. Картины медленно поплыли перед ее глазами, поражая воображение буйством красок, точностью линий, красотой композиции. Сначала мама испуганно замерла, а потом великолепное зрелище захватило ее полностью. Она ходила от одной картины к другой, восхищенно рассматривала каждую деталь.
— Какая красота! — проговорила она во сне.
— Эти картины нарисованы очень талантливой художницей, и ее судьба зависит от вас, — сказал ей Иван. Больше ничего он сделать не мог. Здесь заканчивались его силы — он сегодня и так много работал, совсем выдохся. Он сделал всё, что смог.
Ах нет, еще не всё… Он тихонько перевернул Зоину тетрадь, которая лежала на кухне рядом с чашкой недопитого чая. И открыл на последней странице — там, где красовались птицы и цветы, слоны и кошки.
Утром Зоина мама проснулась отдохнувшей и в прекрасном расположении духа. Из кухни доносился аромат любимого кофе: кофемолка включилась автоматически. Женщина сладко потянулась и уселась в любимое кресло у окна. И тут ей на глаза попалась Зоина тетрадка.
— Что это?
Она удивленно перелистывала странички и рассматривала кошек и птиц, деревья и волны…
— Словно из моего сна. Боже мой, какая красота!
— Это просто я рисую, когда есть свободная минутка…
Зоя стояла на пороге кухни, в смешных тапочках на босу ногу и в клетчатой пижаме.
— Это ты нарисовала? — мама от восхищения забыла, как дышать.
— Да…
Зоя боялась, что мама сейчас будет говорить, что нельзя тратить время на такую ерунду. И что нужно усерднее заниматься музыкой. Но мама вдруг спросила:
— А чем это нарисовано?
— Это. ну, те ручки, помнишь? Ты мне купила, для конспектов…
— Ручки?
— Да, шариковые ручки…
Зоя сжалась в комочек. Вдруг сейчас мама заберет весь набор и скажет, что рисование отвлекает от музыки?
Но мама сказала:
— Собирайся, пей чай. Мы сейчас же идем в магазин покупать тебе целый ящик шариковых ручек. А еще кисточки, краски и целую кучу альбомов для рисования. И по дороге зайдем в оптику, вчера я видела там новые контактные линзы, их можно носить даже детям. А то иначе во время уроков рисования очки будут сползать на нос, это ужасно не удобно.
И тут на лице Зои появился легкий румянец и удивительная, самая красивая в мире улыбка.