История Нобелевской премии 1933 года по литературе подробно, от ожидания до постпобедных размышлений, описана самим лауреатом — Иваном Алексеевичем Буниным — в очерке «Нобелевские дни», а также в книге В.Н. Муромцевой-Буниной «Беседы с памятью». Взгляд на Бунина со стороны в эти дни можно найти в «Грасском дневнике» Г. Н. Кузнецовой.
А в официальном сообщении говорилось:
«Решением Шведской Академии от 9 ноября 1933 года Нобелевская премия за этот год присуждена Ивану Бунину за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер».
В слове, сказанном по случаю вручения ему премии, Бунин краток. В то время Нобелевская речь имела, по сути, застольный характер (за сто лет существования она несколько раз трансформировалась; нынешние лауреаты обязаны произнести лекцию с изложением своих художественных и идейных принципов, тем подтверждая своё право на такую высокую оценку).
Трудно определить жанр Нобелевской речи как таковой. Это и писательская программа, изложение своих принципов и взглядов, и рассказ о своей стране и нации, и обращение к коллегам и читателям, и творческое завещание — писатель всегда, каждым своим словом, создаёт некое произведение. Но всегда — рассказ о себе, о том, что побудило его стать писателем, утвердиться в своём призвании, не сломаться вследствие лишений, преследований и искушений (можно сказать, победить время). Нобелевская речь обычно — пример победы свободной личности над жестокостью власти и равнодушием общества. Поэтому, вероятно, эти речи порой пафосно-торжественны…

Хотя, согласно завещанию Нобеля, первым лауреатом премии по литературе был определён его любимый писатель Лев Толстой, из-за упорных заявлений Льва Николаевича о невозможности принять любую премию по личным убеждениям первым русским писателем стал Бунин.
Его речь открывает русскую тему, русскую традицию в истории этой премии: «Но думал ли я девятого ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично…»
И если сегодняшняя критика работы Нобелевского комитета основывается главным образом на том, что часто премии присуждаются по идеологическим соображениям, а писатель становится политической фигурой, с гениальным Буниным — при внешне политизированной ситуации — всё чисто. Отметим: при вручении премий за 1933 год зал Академии был украшен, против правил, только шведскими флагами — из-за нашего изгнанника, «лица без гражданства».
О том, как Иван Алексеевич произносил свою речь, вспоминает Галина Кузнецова: «Речи начались очень скоро. И.А. говорил, однако, очень поздно, после того, как пронесли десерт… Он говорил отлично, твёрдо, с французскими ударениями, с большим сознанием собственного достоинства и временами с какой-то упорной горечью. Говорили, что, благодаря плохой акустике, радиоприёмнику и непривычке шведов к французскому языку, речь его была плохо слышна в зале, но внешнее впечатление было прекрасное. Слово exil (франц. изгнанник. — Ред.) вызвало некоторый трепет, но всё обошлось благополучно».

Не обошли своим вниманием это присуждение и в большевистской России. 29 ноября 1933 года в «Литературной газете» появилась заметка «И.Бунин — нобелевский лауреат» (особенности орфографии по возможности сохраним):
«По последним сообщениям, нобелевская премия по литературе за 1933 год присуждена белогвардейцу-эмигранту И.Бунину.
Факт этот ни в какой степени не является неожиданностью для тех, кто пристально присматривается в течение последнего времени к подозрительной возне в литературном болоте эмиграции. Возня эта заметно усилилась с тех пор, как в 1932 году был пущен слух, что очередная премия по литературе будет отдана… Максиму Горькому. Наивные Митрофанушки всерьёз поверили, что буржуазная академия, для которой даже Л. Толстой оказался в своё время слишком страшным радикалом, увенчает нобелевскими „лаврами“ пролетарского писателя, беспощадно разоблачающего ложь и гниль капиталистического строя и призывающего массы под знамёна ленинизма!
В противовес кандидатуре Горького, которую никто никогда и не выдвигал, да и не мог выдвинуть, белогвардейский Олимп выдвинул и всячески отстаивал кандидатуру матёрого волка контрреволюции Бунина, чьё творчество особенно последнего времени, насыщенное мотивами смерти, распада, обречённости в обстановке катастрофического мирового кризиса, пришлось, очевидно, ко двору шведских академических старцев»

Нобелевская речь Бунина

«Ваше Высочество, Милостивые Государыни, Милостивые Государи.
9 ноября, в далёкой дали, в старинном провансальском городе, в бедном деревенском доме, телефон известил меня о решении Шведской Академии. Я был бы неискренен, ежели б сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни. Справедливо сказал великий философ, что чувства радости, даже самые резкие, почти ничего не значат по сравнению с таковыми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминание, я всё-таки позволю себе сказать, что скорби, испытанные мною за последние пятнадцать лет, далеко превышали мои радости. И не личными были эти скорби, — совсем нет! Однако твёрдо могу сказать я и то, что из всех радостей моей писательской жизни это маленькое чудо современной техники, этот звонок из Стокгольма в Грасс дал мне, как писателю, наиболее полное удовлетворение. Литературная премия, учреждённая вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писательского труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со стороны судей столь компетентных и беспристрастных. Но думал ли я девятого ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волнение от потока первых поздравлений и телеграмм, я в тишине и одиночестве ночи думал о глубоком значении поступка Шведской академии. Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили её изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Несомненно, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксиома. Ваш же жест, господа члены Академии, ещё раз доказал, что любовь к свободе есть настоящий религиозный культ Швеции.

И ещё несколько слов — для окончания этой небольшой речи. Я не с нынешнего дня ценю ваш королевский дом, вашу страну, ваш народ, вашу литературу. Любовь к искусствам и к литературе всегда была традицией для шведского Королевского Дома, равно как и для всей благородной нации вашей. Основанная славным воином, шведская династия есть одна из самых славных в мире. Его величество король, король-рыцарь народа-рыцаря, да соизволит разрешить чужеземному, свободному писателю, удостоенному вниманием Шведской академии, выразить ему свои почтительнейшие и сердечнейшие чувства".