«Не дай, чтоб было много. Дай, чтобы хватало,
чтобы под слоем жира не утратить острый ум…» /Синий Мотограф/
___________
Влажно…
Пахнет дымом и дождём
грусть моя не летнего формата.
С мая я болею сентябрём —
лучшей декорацией к утратам.
Он придёт,
по-барски бросит медь
нищенке с озябшею душою —
чёрною… сгоревшею на треть…
выжатой… распятой…чуть живою…
Три листочка скромные в ладонь,
три червонца —
милостью осины —
только, чтоб глазам вернуть огонь,
только, чтоб о большем не просила.
Бо’льшее раздавит всё равно.
Мне претит июля злая роскошь:
колос, набухающий зерном,
гнущийся к земле под тяжкой ношей.
Я легка отныне
и пуста…
Славлю отрезвляющую скудость.
Нет на мне ни ноши, ни креста —
знать, упал с души, когда споткнулась.
Только дунь —
сорвусь, как жёлтый лист —
призрачный… свободный…одинокий…
Лету не понятен мой каприз,
чёрная тоска осенней ноты.
Разум слеп к лиловой красоте,
к розовым пожарам Иван-чая,
к солнечным кувшинкам на воде…
Все они во мне изобличают
душу,
истончённую до дыр:
что ни дай, то выпадет в прореху…
Чем бы Бог меня ни одарил —
всё не впрок
отныне и вовеки…
Знай,
что эту злую пустоту
истиной наполнит только Ветер,
взяв меня, как хрупкую дуду,
выдохнет признанье в сердце флейты.
Всё, о чём попросит нынче:
- Пой!
вторя в унисон сладкоголосо.
Даст мне шанс подняться над собой —
птицей, искушающею осень.
___________________________________________
_________Станет ветер тёплым и золотым,
мотыльковой нежностью тронет Слово.
Одеваюсь в запахи —
в лёгкий дым
луговых цветов и пыльцы медовой.
Тихо…
Мир мой сузился до ракит
у реки с пологими берегами.
Здесь никто отныне не наследит,
не пройдётся грязными сапогами.
Этот слишком хрупкий,
земной покой
доставался мне с неизбывной болью.
Синий омут глаз так штормил порой,
что под стать морям закипал волною.
Но прошла гроза,
и осела муть…
Там, где столько лет бесновались черти,
нынче стайки рыб в хрустале снуют
и скользят беспечные водомерки.
Я сижу задумчиво у воды,
как адепт сознательных одиночеств.
Изгоняя всех, кто входил под дых,
и сама теперь —
лишь изгой меж прочих.
Ни одна душа не прорвётся в явь
и во мрак озёрного отраженья,
где больших кругов серебрится рябь,
словно дрожь тотального отторженья.
Тяжело вздохну, поведу плечом.
Я — как та вода:
лишь коснись — поёжусь.
Подпускать к себе не могу ещё:
ранят все и всё этот стих без кожи…
Мне по силам лишь поцелуй дождя
или солнца блик,
словно взгляд поэта.
В невесомость строк одевай меня,
просто кутай в дым золотого лета…