Отыграли тур московского чемпионата ЧГК. Ира Афанасьева говорит:
— Слушайте, у Абрамовича день рождения, чего он в гостинице будет куковать, пошли ко мне, отметим…
Это сейчас все знают, что Абрамович — самый богатый чукча. А тогда, в 95-м, на постсоветском пространстве были известны другие Абрамовичи — правильные. Знатоки.
Пришли к Ире, сели, выпили, обсудили игру. Разговор о ЧГК плавно перетек на треп «про вообще». И тут Паше Воробьеву после третьего стакана приспичило заняться антисемитизмом. «Задолбали евреи! — доверительно сообщил Паша. — Никакого житья от них нет». И принялся рассказывать, как его, природного русака, всю жизнь притесняют носатые-пархатые. Что интересно, Паша ни одного конкретного примера притеснений не описал. Выдал такую размытую жалобу.
А сидел Паша между Абрамовичем и Володей Белкиным. Они сначала хихикали, потом как-то поскучнели, потом не выдержала Ирина.
— Павел! — сказала она строго. —  Ты хоть помнишь, зачем мы тут?!
Павел задумался. Надо отметить: он человек больших возможностей. Паша на всякий случай думает сначала. Заметно, что голова у него плотно забита еврейским вопросом, и соображать Паше трудно. Тем более, тур отыгран, напрягаться лень.
— Время пошло, — по привычке подсказывает кто-то.
Паша игрок опытный, ему минуты не надо, он размышляет секунд пятнадцать и говорит:
— Есть ответ. Мы тут собрались, потому что у Абрамовича день рождения!
— Вот именно! А Абрамович — кто?
— Кто?! — переспрашивает Паша, недоуменно косясь на Абрамовича.
— Он, вообще-то, еврей, — говорит Ирина вкрадчиво.
— ЧТО?! — взвизгивает Паша.
Все офигевают. Три команды ЧГК, включая сильнейшую на тот момент в стране команду Белкина, которую удивить практически ничем нельзя.
— Угу, — скромно признается Абрамович.
— Ёкарныбабай! Слушай, ты это… Вот угораздило!
Паша оборачивается к Белкину. На лице Паши написано: — Надо же, какая фигня, Абрамович-то наш — еврей!
— А чего ты на меня так смотришь? — удивляется Белкин.
— А чего? — настораживается Паша, наученный горьким опытом.
— Я тоже… Не очень русский! — сообщает Белкин. Без вызова в голосе, но уверенно.
У Паши отваливается челюсть. Он беспомощно озирается. А как раз напротив Паши сидит Макс Поташёв и уже скорбно кивает, предвидя следующий немой вопрос.
Думаю, если б не группа поддержки в лице Ирины, сползающей по шкафу на пол, и нас с Любимовым (мы уже с минуту тихо всхлипывали), наверняка Пашу обнял бы кондратий. Ой, не от конфуза. От ужаса.
Он потом весь вечер жалобно вздыхал.
И то правда, заманили русского человека в синагогу какую-то.