ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
продолжение

Пришелец прислушался к мыслям спящего и услышал это…

ПЛАКСА
Никто никогда не знает, как жизнь повернется завтра.
Вроде бы все буднично и даже скучно, но вдруг раз — и ты оказываешься в такой ситуации, о которой даже не подозревал.

Афган пылил своими дорогами, разведка шерстила горы и ущелья, мы делали свое дело. Еще два месяца назад я не верил в то, что эта страна реальна.
Да, нам рассказывали на политинформации о том, что где-то далеко идут бои, наши товарищи сражаются за независимость древнего Афганистана.
Война жестокая штука, и плата у нее очень дорогая — жизнь.
Но слушая рассказы замполита, все-таки думалось о «гражданке».
И о гражданках, которые гуляют на этой «гражданке».
Восемнадцать лет не для войны. Человек только только осознал себя, и на тебе — война.

Идем вверх. Спускаемся в ущелье.
Хочется пить, постоянно хочется.
Вот журчит тщедушная речка, больше похожая на ручей, журчит и усыпляет.
Но нельзя спать!
Мы разведка и мы на «охоте».
Связь прерывается, слишком глубоко, радист тихо материться, и каким-то чудом выходит на нужную частоту.
— Товарищ, лейтенант! «Вертушка» засекла духов, идут двумя отрядами по краям ущелья, по всей видимости хотят спуститься вниз. Насчитали около трех десятков стволов.

Командир внимательно выслушал доклад и сощурив глаза посмотрел вверх на вершины скал, окружающих ущелье.
— Докладывай в штаб, пусть решают, что нам делать.
Прошло минут пять, пока поступил приказ: занять выгодные позиции и принять бой.
Ну вот и начинается.
Хотел повоевать — получи.
Рядом, совсем рядом душманы.
Настоящие.
И бой настоящий, а не учебный.
По телу пробежали мурашки. Руки предательски мандражировали.
Спокойно! Все будет нормально! Не ссы, прорвемся.
А все равно боязно, ведь пуля-дура, прилетит и не спросит.
Распределились по точкам, ждем.

Прошло не менее часа когда появились первые духи. Они еле видимыми тенями скользили вдоль скал, прячась за камнями.
Чуют нас.
Но не видят.
Разведка прятаться умеет.
Поступил приказ не высовываться, пропустить душманов не обнаружив себя.
И все шло гладко, если бы вдруг…
Ох уж это «вдруг»!
Сверху со скалы кто-то закричал на арабском, явно предупреждая духов об опасности.

Затрещали автоматы, зациркали пули, высекая веселые искры из горячих камней.
Началось.
Тот кто кричал наверху, упал недалеко от меня, ухнув мешком и пару секунд побившись в конвульсиях, затих, отдав душу Аллаху.
Тут же в него впилось несколько пуль, вырвавших из умершего тела куски мяса.
Все это я видел краем глаза, одновременно посылая короткие очереди в копошащиеся тени напротив меня.
Я не видел отчетливо своих врагов, я их чувствовал каким-то особым чувством, которого нет в обычной жизни.
Мне даже казалось, что я вижу как летят мимо пули, медленно и заунывно, давая мне шанс выжить.

Слева рвануло.
Осколки прожужжали над головой.
Заметил, что духи перестали напирать и оставив прикрытием своего пулеметчика, пытаются отойти. Через пару минут бой стих.
Душманы растворились так же быстро и бесшумно как и появились.
Потери были с обеих сторон. У нас погиб снайпер. Хороший был парнишка.
Служить призывался откуда-то с Дальнего Востока. Все время улыбался, шутил, и говорил, что смерти нет.
Он был прав.
Когда мы подошли к нему, то увидели, что глаза его были открыты, а на грязном лице проступала улыбка.
Вот такая она смерть.
Загадочная для других и не предсказуемая для тебя. Философ, блин!

У духов вознеслись к Аллаху пятеро.
Не забрали. А это значит, что вернуться. Перегруппируются и вернутся.
Из штаба передали новый приказ: отходить в обратном направлении.
Тяжелораненых не было, поэтому шли достаточно быстро.
Позади громыхнуло. Сработала растяжка, оставленная на месте боестолкновения.
Мандраж прошел еще в бою. Т еперь мои чувства полностью работали на мое выживание.
Даже нюх обострился.
Я стал чувствовать нежнейшие оттенки запахов.

«Букет» был еще тот: смесь жаренного песчаника, горной пыли, мокрых камней, пота, крови, пороха, смерти и каких-то цветов.
Жарко.
Слух расширял мой горизонт осознания, дав мне возможность услышать шорох пыли под ногами, шум крыльев проносящихся низко над нами мелких птичек и песню ветра, едва едва доносившуюся от скал.
Ветерок напевал шепотом:
— «Все будет так, как должно быть. Так было всегда и останется вечно.»
Сработала еще одна растяжка.
Внезапно над ущельем пронесся «крокодил». Вертолет дает нам возможность оторваться от преследования.
Совсем близко загромыхало.

Из штаба поступил новый приказ: двигаться как можно быстрее, на входе в ущелье нас заберет вертолет.
Мы ускорились, хотя и так шли настолько быстро, насколько позволяли идти наши раненные. Сколько их было?
Я уже и не помню.
Запомнил троих.
Такие же пацаны как и я, но в глазах у них у всех после ранения поселился кто-то, смотрящий холодно и бездонно.
Моя пуля меня не нашла, мне повезло. Таких как я оказалось четверо.
Остальные тоже получили свои царапины и ожоги, но на них внимания не обращали, это не ранения, это производственные травмы, как говорил наш командир, летёха.

Недавно закончил училище и сам напросился сюда. Чуть старше нас, но свое дело знает отлично.
Его разведчики всегда возвращаются домой.
Это мне старослужащие рассказывали.
Мы их сменили.
Они домой, а мы в «поля».
У командира поменялось по ротации уже три группы, и потери были всегда минимальны. Сегодня третьего за все время недосчитались.

Вот откуда здесь мухи?
Почему-то мне всегда казалось, что в горах мух нет.
Не знаю почему так думал. Думал и все. И был уверен в том, что так и есть. Оказалось совсем не так.
Пока идешь на солнце, жить еще можно.
Как только тропа уходит к скале и прячется в тени — жизнь превращается в Ад.
Мелкие такие.
И лезут прямо в глаза.
Пот заливает «смотрелки», щиплет до слез, а тут еще и эти летающие изверги.

«Вертушка» вернулась и сделав разворот прямо над нами снова ринулась в бой.
Вновь загремело железо и камень, и ветер донес запах гари и паленого мяса.
Наверное все.
После таких обработок редко кто остается в живых.
Не успели мы пройти и километра как «крокодил» нас вновь настиг и чуть снизив скорость над нами, умчался в даль, превратившись в едва заметную точку.
И тишина.
Зловещая тишина.

Мы остановились, поправили амуницию, дали передохнуть раненным.
Совсем немного оставалось идти. Два крутых поворота и мы выйдем к назначенному месту.
И вот тебе «здрасти»!
Вертолет не всех душманов накрыл.
Нам в спину заработали сразу два пулемета. Прикрывая раненых, мы рассыпались как муравьи. Как я рад, что горы дарят укрытия!
Главное успеть, главное не подставиться под пули. Вскоре к пулеметам добавились и одиночные выстрелы винтовок.
Штаб приказал отходить.

Двоих командир оставил прикрывать отход и мы было подскочили, чтобы как можно скорее выйти из-под обстрела, но тут появился новый сюрприз. Нам навстречу практически не пригибаясь бежало много моджахедов.
Много это много.
Мне показалось, что не менее сотни.
Хотя скорее всего у страха глаза велики. Пришлось в срочном порядке разворачивать круговую оборону и сообщать в штаб, мол так и так, выйти не можем, нас зажали в ущелье.
Штаб приказал держаться.

Сказать легко, сделать сложнее.
Но держались.
Наш второй снайпер умудрился снять всех, кто шел за нами.
Два пулеметчика духов и двое стрелков из винтовок замолкли навсегда.
У нас еще двое отдали Богу душу.
Командир приказал уходить в глубь ущелья, чтобы таким образом попытаться сохранить оставшихся. Командование среагировало достаточно быстро, и отправило нам на помощь аж два вертолета.
Но нам нужно было время, чтобы дождаться их. Но его не было.
Вообще не было.
Оторваться не получалось.
Раненых становилось все больше.

Каким-то чудом смерть обходила оставшихся. Командира ранили в ногу, но он получив помощь, продолжал активно действовать, не давая нашему подразделению впасть в уныние.
Вы когда-нибудь жевали пыль с кровью и потом? Нет?
А тут пришлось.
Потому что «душманы» почувствовали, что нас осталось мало и хотя и несли сами большие потери, но безудержно ломились вперед.
Говорят они смерти не боятся.
Вера у них такая.
А нам не положено сдаваться, поэтому мы тоже смерти не боимся.
— «Вот и сошлись два одиночества», как в песне поется.
Жаль патронов маловато осталось.
Придется наверное в «рукопашку» идти.
Деды наши ходили, они могли, и мы сможем.

— Плакса! Ко мне!
Раненный командир позволил себе фамильярность, чего он никогда не делал. Лежащий невдалеке от него пулеметчик перестал стрелять и удивленно посмотрел на командира. Тот улыбнулся и нетерпеливо махнул рукой.
— Иди сюда, быстро!
Солдат вскочил и согнувшись в три погибели бросился к командиру.
В эту же секунду вслед за ним потянулся ряд пыльных фонтанчиков, высекаемых пулями врага.

— Опять плачешь?
Едва сдерживая улыбку, произнес командир.
— Товарищ, лейтенант, я…
Но офицер прислонил палец к своим губам. Солдат замолчал.
— Приказ тебе, друг мой Плакса.
Именно тебе, потому, что я в тебя верю.
Значит так.
Встанешь вот за тем камнем, и будешь стоять пока я тебе не скажу «отбой». Понял меня?
— Так точно!
—  Ответил рядовой, оценивая свою будущую огневую точку.
— И чтобы ни один «дух» мимо тебя не прошмыгнул. Нужно прикрыть наших раненных, и только ты это сможешь сделать.
Сейчас тебе принесут все патроны, которые у нас остались в лентах.
Поскребем по сусекам, и тебе отдадим. Ты меня понял?
— Так точно, товарищ командир!

— Ты должен это сделать, понимаешь?
Лейтенант пристально посмотрел в глаза солдату, пытаясь убедиться в том, что пулеметчик сможет выполнить этот приказ.
— Да, я понимаю. Я сделаю все, что смогу.
— Давай! Держи патроны, и с богом!

Плакса был плаксой с самого раннего детства. Плакал по поводу и без повода.
Его стыдили и даже наказывали за это, но он упорно продолжал плакать.
Когда он подрос, его водили к врачам, те отправляли к психологам, но в итоге, мальчишка продолжал пускать слезы в самых неожиданных ситуациях.
Мог заплакать от смеха, от испуга, от сожаления, от восторга.
Меня он тоже удивил, когда мы с ним встретились в учебке.
Я таких презирал.
Для меня было правилом:
— «Настоящий мужик никогда не плачет».
Так меня воспитали.
И мне было странно видеть великовозрастного балбеса, который лил слезы как девчонка.

А через три месяца он стал лучшим пулеметчиком нашего подразделения.
Через какое-то время и лучшим из лучших во всей бригаде.
Он был талантом в пулеметном деле.
Такой снайпер-пулеметчик, с приоритетом на слове снайпер.
А потом мы с ним подружились, и я понял, что он плачет не потому что это ему нравится, а потому что так устроен его организм, слезы текут казалось бы без причины.
А может у него душа была ранимая.
А может…
Вот таким был этот самый Плакса, которого наш командир оставил прикрывать нас.

Пулемет работал короткими очередями.
Мы отходили, огрызаясь остатками боекомплекта. Дошли до убитых «душманов», взяли их патроны и ручные гранаты.
Пулемет продолжал чеканить воздух.
Иногда он стихал, и мы тревожно прислушивались, вдруг Плакса погиб?
Но через несколько секунд его пулемет начинал снова тарахтеть, разлетаясь гулким эхом по ущелью.
Раненых надежно укрыли в небольшой, но практически незаметной со стороны пещере. Оставили с ними бойца, который бы смог хоть как-то их прикрыть до нашего подхода.
Командир потерял сознание, я взял командование на себя.

Старшине положено брать ответственность на себя, если ни офицеров, ни прапорщиков не осталось.
Так устроена наша армия.
Поставив несколько растяжек в потенциально прорывных местах, мы побежали обратно, туда где строчил пулемет Плаксы.
Но он уже не строчил, он скорее чихал, наверное патронов у него совсем не осталось.
Экономит.
Но бьет же!
И тут он затих…

Вертолеты налетели раньше, чем мы успели добежать до места, где шел бой.
Скалы задрожали от мощных ударов ракет.
Мы увидели как в небо взметнулся черный дым и полыхнуло.
Когда мы вышли на поле боя, то оно было похоже на…
Даже не знаю на что это было похоже.

Вокруг горели одинокие чахлые деревца и кусты, в воздухе кружился черный снег гари.
Пахло соляркой, порохом и машинным маслом.
И через все это пробивался запах шашлыка. Непередаваемый запах.

Пулемет Плаксы дымился.
Вокруг него валялись гильзы и пулеметные ленты. Сам он стоял на коленях и зажимал руками уши. Форма на нем была грязная и почему-то закопченная, словно он горел.
Его контузило.
Мы подняли его на ноги, и я заглянул ему в лицо. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами и… плакал!
Мы с ним обнялись и у меня тоже потекли слезы.

Никогда раньше я не проронил ни одной слезинки, потому, что меня так учили:
— «Настоящий мужчина не должен плакать»…
Нет, други мои, может плакать настоящий мужчина!
Оказывается случаются в жизни такие моменты.

Плаксу не ранило.
Его контузило.
Для разведчика это производственная травма, а не ранение.
Лейтенант долго лежал в госпитале, но рана его не позволила вернуться в строй.
Классный был мужик.
Недавно умер.
Инвалид ненужной войны.
Запил и умер.

Наше подразделение переформировали, дали нового командира.
Тоже летёха.
Правда ему «не повезло», только он собрался повоевать как тут же закончилась война.
Плаксу я больше никогда не видел.
Говорят, что он погиб в лихие девяностые. Вернулся домой, и попал в бригаду к местным бандитам.
Им нужны были те, кто умеет хорошо стрелять.

Да!
Самое главное забыл сказать: когда собирали трупы «духов», то оказалось, что большая часть из них была убита из пулемета.
Вот так вот.
И один в поле воин.
Даже если он Плакса.

Курад осторожно отпустил сознание спящего и вернулся в комнату, где спал Миша.
— «Как интересно устроен этот мир, тем, кто бессмертен не нужна война.
Зато смертные постоянно стремятся уничтожить друг друга.»
Хойя переместился к окну, и посмотрел на луну. Она безмятежно мерцала белым светом и напоминала о вечности.