Три ленинградских сатирика объединились под псевдонимом «Настроевы» (в смысле — «нас трое»), и под этой фамилией поставляли репертуар великому Райкину. Как-то во время обсуждения очередной порции новых монологов вдруг замигала настольная лампа. Один из писателей тут же вскочил: «Аркадий Исакович, я починю! У вас в доме найдется паяльник?» «Кецелэ майнэ (это по-еврейски „кошечка моя“), — грустно сказал Райкин. — Кецелэ майнэ, если бы у меня в доме был паяльник, разве я стал бы заниматься всей этой ерундой!»

Мой педагог по Щуке Эуфер однажды пригласил меня полюбоваться придуманным им розыгрышем. — Видите вон того режиссера и вон того…
Показал он мне.
— Вы их знаете обоих. А они друг друга не знают! Сейчас смотрите — я их буду знакомить.

Эуфер подвел друг к другу Изю Борисова и Мишу Борисова.
Сказал:
— Знакомьтесь, господа режиссеры!
Те протянули руки и почти одновременно произнесли:
— Борисов!
Ну, посмеялись. Но тут Эуфер сурово повелел:
— А теперь еще раз пожмите друг другу руки и назовите свои настоящие фамилии!
Миша, помявшись немного, сообщил:
— Фишман.
Тут Изя посмотрел на нас с Эуфером, как на последних подлецов, и угрюмо буркнул:
… показать весь текст …

У Театра Олега Табакова большая толпа. Сегодня — премьера! Огромная афиша у входа кричит: «РЕДЬЯРД КИПЛИНГ! МАУГЛИ !»
Народ ломится, милиция из последних сил сдерживает. Молодые актеры протаскивают на спектакль замечательного драматурга Александра Володина, чья пьеса «Две стрелы» в это время находилась в работе театра. Милиционер — ни в какую: без билета не положено! «Да поймите, — убеждают ребята, — это наш автор! Мы его пьесу ставим!» «Другой разговор! — сурово сказал милиционер и взял под козырек. — Товарищ Киплинг, проходите!»

В свое время великий Ростропович был солистом Московской филармонии, а посему, как и все прочие, был включен в бригаду по обслуживанию целинных и залежных земель. Приезжают они на полевой стан — народ сидит на земле, фортепьяно нету. Ростропович разволновался: «Как же я буду без аккомпанемента играть?» А композитор Ян Френкель его успокоил: «Не волнуйся, Славочка, я хороший аккордеонист, я тебе саккомпанирую — никто и не заметит!» Вот Ростропович играет, Френкель на аккордеоне подыгрывает, как может… Вдруг где-то в конце «зала» встает здоровенный целинник в робе и, перешагивая через сидящих, движется к «сцене». Ростропович шепчет Френкелю: «Янек, что-то мне лицо его не нравится, черт его знает, что у него на уме… Давай, играй побыстрее!» Однако закончить не успели. Мужик дошел до концертантов, положил на струны виолончели свою огромную ручищу и внушительным басом сказал Ростроновичу: «Браток, не гунди — дай баян послушать!..»

Вера Петровна Марецкая загорает на южном пляже. Загорает очень своеобразно.
На женском лежбище, где дамы сбросили даже легкие купальнички, знаменитая актриса лежит на топчане в платье, подставив солнцу только руки, ноги и лицо.
Проходящая мимо жена поэта Дудина замечает ей: — Что это вы, Верочка, здесь все голые, а вы вон как…
— Ах, дорогая.
Вздыхает Марецкая.
— Я загораю для моих зрителей! Они любят меня. Я выйду на сцену — тысяча людей ахнет от моего загорелого лица, от моих рук, ног…
А кто увидит мое загорелое тело, — кроме мужа, человек пять-шесть?
Стоит ли стараться?