Старые люди говорят, что раньше всего было много. Тундра богаче Ашана была. Было всё: колбаса, велосипеды, поп-арт… Бананов было столько, что их в Африку вагонами отправляли — наберут состав, запрягут мамонта или двух, и в Африку. Да и сами мамонты размером были с трёхэтажный чум. От чума к чуму метро, иначе к соседу в гости просто не попасть было. Всё было.

Песца не было. Откуда он взялся никто не помнит уже, даже Медведь, видимо от сотворения мира остался кусочек серебристого меха, в который и вдохнул Бог, или выдохнул то, что оставалось в лёгких…

Песец был сначала культурный — и парле вам франсе, и хаю дую ду, и мазурку, и комплименты дамам, и печенье. И хвост распушал, и говорил красиво, а слов знал больше, чем вся тундра вместе — леммингов и тех меньше было чем слов у песца. Чукчам ведь одного слова хватало: «однако». Встретятся два соседа, один другому: «Однако?», второй: «Однако…», и согласны оба.
А песец речи долгие вёл, обещал, что теперь заживём. Никто и не спорил, тем более что жили в общем и так неплохо — умирать не собирались.

Только начали замечать, что стало потихоньку всё пропадать. Сначала бананы пропали. Из Африки вагонами телеграммы шли — шибко бананов хотелось. Потом за ненадобностью вымерли мамонты. Дальше и дальше — остались снег, олени, лемминги… Даже чумы как-то съёжились…

Песец, однако, сильно подрос и занимал тундру от горизонта до горизонта, свешивая хвост за его край так, что солнце даже летом взойти не могло — под хвостом застревало.

Собрались старые люди, которые тогда ещё молодыми были, и к шаману пошли: «Однако!" — говорят ему.
Долго шаман бил в бубен и бубны… Долго глаза закатывал, как осеннее солнце, что к матери-моржихе на ночёвку уходит… Долго выл, матерился, статьи уголовного кодекса цитировал…
К Богу взывал, однако.
Только рухнув на персидский ковёр одно сказал: «Песец пришёл.»