Не судите меня!
Есть Судья.
Он все скажет.
И назначит расплаты
достойную цену.
Может быть, пожалеет.
Быть может, накажет
за театр мой.
За то, что тянула на сцену
одинокие и печальные,
зачехленные осенью дни,
раздавала им платьица
бальные,
зажигала на рампе
огни,
наряжала в костюмы
сомнения:
в алый бархат,
порчу и сафьян,
чтоб они превратились
в мгновения,
в площадной озорной
балаган.
Арлекин не просил
гонорара.
В колпаке,
кружевах,
домино,
он сиял.
Он желал карнавала!
И давно был со мной
заодно.
Коломбина,
в прозрачном,
кисейном,
(Моя самая трудная роль)
щебетала пичугой
весенней
и смотрела в партер
исподволь.
Там все было покрыто
укором,
недоверием,
непониманьем.
И грозило
судом и позором
напряженное зала
молчанье.
Но, ведомы каким-то
наитием
и игрой насыщаясь,
как хлебом,
мы увидели тонкие
нити,
что от рук наших
тянутся
в небо.
Кто водитель —
узнать не решались,
только, видя
поддержку его,
глаз колючих уже
не боялись,
не боялись уже
ничего!
Был спектакль
до смешного
наивен.
Но он грел!
В нем жило
волшебство!
И струился
серебряный
ливень,
отмывая
и зависть,
и зло.