Японский городовой, коего принято у нас поминать в случае непредвиденных происшествий и малоприятных обстоятельств, имел (как мало кто уже знает) свой прототип. Звали его Цуда Сандзо.

Происходил Цуда из бедного самурайского рода, жить же ему пришлось в эпоху Мэйдзи (время отказа Японии от политики самоизоляции), когда сословие его медленно, но верно сходило с исторической сцены, словно актер, отыгравший свою роль. Он успел поучаствовать в битвах, но — вот жестокая ирония судьбы! — воевал как раз против героя-самурая, мятежника Сайго Такамори. Потом служил околоточным в заштатном городке, где никогда ничего не происходило (утром отпирал ворота — вечером запирал), и тихо сошел с ума. В Европе профессора поставили бы ему диагноз «раздвоение личности» и по моде той поры лечили бы морфием или кокаином, но в городе Оцу, где служил бедный самурай, не было ни морфия, ни европейских профессоров. Кончил же он дни свои в тюрьме — то ли от воспаления легких, как гласило официальное заключение, то ли уморив себя голодом, как решила недоверчивая к официальным заключениям (даже в эпоху Мэйдзи) публика. Но в пантеоне теней той эпохи маленькая тень японского городового заняла свое — пусть и скромное, на задних рядах — место, и останется там навсегда.

А СЛУЧИЛОСЬ ВОТ ЧТО

Год 1891-й. Два кузена, жадные до экзотики и новых впечатлений, отправились в путешествие по восточным землям. Египет, Индия, Цейлон, Ява, Китай, Сиам… Плавание было хоть и долгим, но необременительным и сравнительно комфортным. Принимали путешественников по самому высшему разряду, да иначе и быть не могло: один был принц греческий Георг, второй — цесаревич Николай, наследник русского престола. Свита их состояла из блестящих аристократов, выдающихся дипломатов, знатных востоковедов; маршрут утвердил отец цесаревича — император Александр флагманским кораблем флотилии был один из лучших на тот момент на русском флоте крейсеров — «Память Азова». 15 августа с борта крейсера увидели японские берега.

Подарки японцев Николаю Александровичу на крейсере «Память Азова»

Япония, по замыслу государя императора, была конечным — и важнейшим — пунктом миссии. Недавно еще неведомая, почти сказочная, но теперь пробуждающаяся, наращивающая мускулы, поднимающая голову держава: отчего-то было понятно, что завтра она начнет играть на тихоокеанских просторах важнейшую роль.

Первое приятное открытие:

«Японцы в Нагасаки почти все говорят по-русски… Недаром наши моряки считают себя дома во время стоянки в Нагасаки» (из письма цесаревича матери).

ПЕРВОЕ НЕПРИЯТНОЕ ОТКРЫТИЕ

«Не слишком ли много дикости, беспристрастно говоря, в этом прославляемом туристами настроении дружинников дореформенного периода? Население поклоняется, например, на одном туземном кладбище могилам 47 ратников туземного князя, которые буквально совершили лишь следующее: когда их господин после ссоры с другим более влиятельным вельможей в силу обычая кончил самоубийством, они поклялись отомстить обидчику… долго притворялись забывшими обещание, переодетыми проникали к жилищу врага, усыпили его бдительность, наконец, воспользовались удобным для нападения моментом и с крайней почтительностью, кланяясь застигнутому ими врасплох беззащитному старцу, отрубили ему голову. Обмыв кровавый трофей, убийцы бережно снесли его на место погребения своего князя и затем, по приговору властей, не без удовольствия распороли себе животы. Где и в какую эпоху ряд подобных фактов мог бы возбуждать умиление?..»

Длинная цитата из интереснейшего писания спутника Николая князя Эспера Ухтомского «Путешествие на Восток Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича» лучше всего рисует картину мира, царившую в голове рядового подданного императора Мэйдзи, и бурю чувств, бушевавшую в его душе. Отчасти это объясняет и то, чему — к ужасу всей России и всей Японии — суждено было случиться через несколько дней.

Но пока все идет превосходно. Япония цесаревичу и его спутникам нравится безумно — тут и порядок, и величайшая почтительность, и нет той давки, пыли, грязи, восточной суматохи, дикой архаики, которые преследовали их на всем долгом пути от синайских песков до сиамских джунглей. Вот только — неожиданное открытие — еда японская вовсе не так вкусна, как китайская.

Несколько дней наследники путешествовали инкогнито, в компании японского принца Арисугавы — едва ли не самого европеизированного аристократа при дворе Мэйдзи. В столице их ждал особняк принца — классический европейский дворец: перед приездом знатных гостей он был полностью отреставрирован. Но добраться до дворца цесаревичу и его кузену, увы, не пришлось.

Путешествовали в одноместных повозках, которые тащил рикша. Знатным персонам полагался еще и толкач; Николай же удостоился высочайшей чести — сразу двоих толкачей. «Отчего в Японии нет конных экипажей?» — спросил он Арисугаву. Тот ответил, что в тесные улицы японских городов ни карета, ни лошадь не влезут, оттого ездить принято на рикшах, но экипажи — самые современные, на рессорах.

Японцы произвели на путешественников впечатление самое благоприятное: все до одного высыпали они на улицы и склонялись в почтительном поклоне перед экипажами на рессорах. «Отчего не видно людей в окнах?» — снова спросил Николай своих спутников. По местным понятиям, никто не должен быть выше гостя, ответили ему.

И никто ничем не выдал смятения, царившего в японских умах. Реформа Мэйдзи, открывшая Японию миру и мир — Японии, смешала все карты, сбила все ориентиры. Одним эта открытость казалась благом, другим — величайшим злом. Одни плыли в неведомую вчера Европу, положив начало бесконечному потоку японских пилигримов (тогда еще без «кэнонов»), другие, вроде павшего героя Сайго Такамори, убегали в леса. Россия казалась японцам державой опасной и агрессивной, с коварными планами, и, как обычно бывает, конспирологические версии, теории заговоров и самые фантастические идеи бурлили за безупречным фасадом официальной почтительности.

Незадолго до визита распространились слухи, что в свите российского наследника едет — кто бы вы думали? — загримированный до неузнаваемости мятежный самурай Сайго Такамори. Зачем русским менять дружественного, ориентированного на Европу (важной частью которой была в ту пору Россия) правителя на фанатичного радетеля древних устоев — таким вопросом никто не задавался. В японском языке тоже есть поговорка «Дыма без огня не бывает». «Но ведь он же совершил харакири!» — взывали к разуму скептики. «Это еще ничего не значит», — страшным шепотом отвечали японские конспирологи. Такамори ожил, переплыл море, прятался на бескрайних сибирских просторах, где-то там договорился с русским царем — и теперь наш император в опасности!

Скептики смотрели на замершие в бухте Нагасаки огромные русские корабли — крейсера «Память Азова», «Владимир Мономах», «Адмирал Нахимов» (водоизмещение — 8524 тонны; самый большой японский корабль флотилии сопровождения — 1600-тонный крейсер «Яэяма» казался на его фоне жалкой скорлупкой), и их уверенность медленно таяла…

Ничем не выдали своих опасений и власти — они были заняты одним: визит цесаревича должен пройти безупречно. Все силы были брошены на обеспечение порядка, мобилизована полиция — городовые стояли по пути следования кортежа каждые 20 метров. Это была скорее церемониальная мера: по японскому этикету никто не может повернуться к императорской особе и ее приближенным спиной, в том числе охранники.

В роковой день 11 мая три принца отправились в город Оцу на берегу озера Бива. Николай путешествовал уже официально, как представитель российского самодержца. Все как обычно: почтительная толпа в приличествующих обстоятельствам одеждах, зонтики спрятаны, головные уборы сняты, окна вторых этажей (третьих тут не было) забраны циновками. Каждые 20 метров — городовой в парадной форме.

И ВДРУГ…

Едва ли не каждый метр и не каждая секунда 9-месячного путешествия тщательно описаны и заархивированы его многочисленными участниками. Японскую часть, помимо официальных полицейских рапортов, дополняют донесения армии тайных агентов — словом, восстановить маршрут цесаревича можно до мельчайших деталей. И только обстоятельства того, что войдет в историю под именем инцидента в Оцу, разнятся от свидетеля к свидетелю. Таков был всеобщий шок.

Один из городовых, замерший в почетном карауле, вдруг бросился к повозке цесаревича со страшным самурайским кличем и ударил его саблей по голове. Николай вскрикнул, бросился бежать, городовой кинулся вдогонку, нанес второй удар, Георг догнал японца, ударил тростью, а спасли будущего царя двое рикш — его и Георга. Они повалили Цуду Сандзо на землю, отняли саблю и держали его, пока не подоспел белый, как рисовая бумага, принц Арусигава и охранники.

Рикши принцев Георга (Китагаити Ититаро, слева) и Николая (Мукохата Дзисабуро)

Цесаревич был ранен, и поначалу показалось, что раны серьезны, — кровь заливала голову. Через 20 минут после нападения о произошедшем знали при дворе — Арусигава послал телеграмму: «Русский наследник пережил покушение, ранения ужасны».

Это был шок. В кабинете министров в Токио никто не сомневался: Россия отомстит за покушение. Быть войне!

Император Мэйдзи отправил в Оцу своих лучших врачей и сам выехал наутро к раненому гостю, спутав расписание поездов по всей Японии и развив невиданную по тем временам скорость: 500 километров императорский поезд покрыл всего за 10 часов.

Спокойнее всех оказалась жертва покушения. Придя в себя после удара, Николай отказался ехать в больницу, уселся на крыльцо галантерейной лавки (она существует до сих пор, наследники установили стелу в честь знатного, пусть и невольного, посетителя) и, пока ему перевязывали голову, курил, перебрасывался шутками с не остывшим еще от схватки кузеном и утешал потрясенного принца Арусигаву.

Нападавшего схватили. Следствие и суд были скорыми — все было ясно: бедный самурай долго восходил на Фудзияму своего безумия и пика достиг в тот момент, когда мимо проезжал наследник русского престола (шпион, иностранец, с покойным кумиром-врагом Такамори в багаже). Утешая императора Мэйдзи на борту «Памяти Азова» (Александр III запретил сыну покидать крейсер, и на японскую землю тот больше не ступил), Николай сказал, что зла на японский народ не держит, а сумасшедшие есть везде. Российский МИД сначала настаивал на казни, но прислушался к мнению своего посланника в Токио — тот был категорически против: мертвый городовой стал бы мучеником и символом для всех, кому не милы новые порядки.

Если Цуду хотел стать героем в глазах соотечественников, он жестоко просчитался. В родном краю запретили называть детей его именем. Родственники стали изгоями, а земляки даже пытались переименовать город, чтобы смыть с себя пятно позора. Все дни, что крейсер стоял в порту Нагасаки после покушения на цесаревича, его заваливали подарками, телеграммами, письмами, приветствиями со всех уголков Японии, а искупительную жертву принесла 27-летняя Юко Хакатэяма: перевязав ноги (чтобы поза после кончины не показалась кому-нибудь непочтительной или непристойной), она заколола себя кинжалом на пороге киотской мэрии.

Николай до самой своей мученической кончины страдал головными болями, но всегда уверял, что на его добром отношении к Японии и японцам инцидент в Оцу никак не сказался (правда, граф Витте утверждал, что в частных беседах царь величал восточных соседей макаками, но иных подтверждений тому история нам не сохранила).

Инцидент всколыхнул поэтические чувства российских подданных. Аполлон Майков и Алексей Апухтин направили царю стихотворные опусы — яркий пример порыва верноподданного, но никак не поэтического; а сколько безвестных сочинителей последовали их примеру — тому Бог весть.

Цуда Сандзо умер в тюрьме через несколько месяцев после суда.

Министры иностранных и внутренних дел подали в отставку. Губернатор префектуры Сига был с позором уволен за ненадлежащее обеспечение безопасности высочайшего гостя.

Если кто и извлек выгоду (да и то, как после выяснится, сомнительную) из инцидента в Оцу, так это двое рикш, что катали принца Георга и цесаревича Николая по Японии и спасли последнему жизнь. Русское правительство назначило им невиданную пожизненную пенсию в 1 тысячу йен (зарплата несчастного сумасшедшего околоточного равнялась 8 йенам). Один из рикш-нуворишей впоследствии спился, второй вложил капитал в дело с умом, разбогател…

Но отношения между Россией и Японией стремительно портились, в воздухе запахло войной, показное благополучие бывшего возницы русского царя раздражало сограждан все больше и больше — он не вынес всеобщей обструкции и умер на несколько лет раньше коллеги-забулдыги, которого общественное мнение, напротив, жалело как жертву. Сторонний наблюдатель при желании разглядел бы в этом обстоятельстве некие роднящие наши народы черты.