Наша культура зиждется на страдании и терпении. Само слово «счастье» звучит как-то неприлично. Оно — для гламурных журналов, это там пишут, как быть счастливым. Вообще это считается дурным тоном. Страдать, волноваться, тревожиться — это нормально. Взять хотя бы фразу речи «Я боюсь что…» («у меня это не получится», например). Большинство объявлений начинаются с «не»: «не стоять», «не облокачиваться»… Как-то мы с сыном решили станцевать вальс в метро. На переходе с «Площади Революции». Такое у нас было настроение. Просто так. В Нью-Йорке это было бы воспринято нормально, кто-то бы прошел мимо, кто-то бы улыбнулся, кто-то бы и станцевал. Здесь от нас поначалу все шарахались. Но мы не сдались, и продолжали себе танцевать в надежде сорвать хоть одну улыбку, хоть один благорасположенный взгляд. И сорвали. Сначала нам улыбнулась девушка, потом еще кто-то. Если не относиться предвзято, всегда что-то хорошее выйдет. Конечно, здесь есть ощущение повышенной тревожности, скованности, какого-то малокровия. Психофизическое состояние усталости. В Израиле отношение к жизни другое. Живешь как на вулкане, но расслабленно. Когда была война в Заливе, мы все должны были надевать противогазы, детям нельзя было ходить в школу. По телевизору демонстрировали показ мод — роскошные девушки дефилировали по помосту с противогазами, раскрашенными под цвет одежды. Смешно. Во время газовых атак мы с мужем пили вино из шланга противогаза, играли с детьми в слонов. Чувство юмора — великолепная защита.
— Арт-терапия сегодня очень популярна, однако существуют разные мнения относительно того, что же это такое. Это возможность для человека выражать себя при помощи искусства или именно терапия, включающая в себя анализ его работ?
— Искусство выявляет состояние души. Терапия искусством своим воздействием на иррациональное помогает справляться с теми глубинными явлениями, которые не формулируются в словах. Невыразимые состояния находят разрешение в красках и формах. Искусствотерапия помогает принимать жизнь такой, какой она есть, и, при этом, не терять себя. Творчество высвобождает из-под спуда не только грусть и печаль, она дает выход радости. Радости бытия, радости быть тем, кто ты есть.

Искусствотерапия — не психотерапия. Здесь не происходит обсуждения в группах. На сеансах один на один этого тоже не происходит. Искусствотерапевт дает задание — пациент его выполняет. Довольно скучно звучит. Но это так. Процесс выполнения задания открывает обоим что-то. Пациент уходит с занятия в разных состояниях — счастливый, задумчивый, довольный, недовольный…

Искусствотерапевт не торопится с выводами. Не бежит к психоаналитику за советом, заметив в рисунке признаки душевного нездоровья. Он думает над тем, дать ли в следующий раз такое задание, которое еще ярче может выявить неполадки, или, напротив, перейти к чему-то, что уведет в сторону от центральной проблемы.

В Миланском лицее, где я преподаю, дипломированные художники изучают психологию и теорию искусствотерапии. Без понимания природы человека и творчества как такового терапией заниматься сложно. В процессе занятий выявляются разные проблемы. Скажем, боязнь чистого листа или боязнь перспективы. В зависимости от этого и придумываются задания.
Например, нарисовать фон и передать его соседу, который на этом фоне нарисует свою картину. Фон — это некое однородное пространство, помогающее, а не мешающее. Тем не менее, тяга к самовыражению неодолима, и вместо спокойного фона сосед получает экспрессионистскую картину. Что делать в таком загруженном пространстве? Думающих о соседях я бы отнесла к категории терапевтов, не думающих — к художникам. Любое задание выявляет характеры тех людей, которые перед вами находятся.

— Как же арт-терапия помогает справляться с проблемами?
— Следующий этап этого задания, о котором мы говорили — посмотреть, что второй человек нарисовал на этом фоне. Девушке, у которой была боязнь чистого листа, спокойный фон оказал поддержку. И она создала на нем великолепную композицию. Впоследствии выяснилось, что у нее умирала мама, и ей нужна была моральная поддержка, тот самый фон, который спасает от одиночества — страха чистого листа. Другая девушка боялась рисовать перспективу. Выяснилось, что ее возлюбленный ездил на мотоцикле, и она постоянно видела, как он с него падает и разбивается. Страшное будущее мерещилось ей в перспективе. Счастливая любовь — и страшная тревога — перспектива лишиться счастья.
Это вообще очень серьезная проблема многих людей — они боятся смотреть вперед. Искусствотерапевт имеет дело с настоящим, но в этом настоящем есть предисловие и послесловие. Поэтому мне нужно вернуть ее в обратную перспективу, туда, где у нее еще не было того счастья, которое она теперь так боится потерять. Все эти вещи связаны не только с психологией, но и с историей социума. Например, в революционный период и у нас и в Европе, (1916- 22 год) развивалось абстрактное искусство, где нет и разговора о перспективе; в предметном же искусстве часто использовался прием обратной перспективы. Люди боялись смотреть в будущее.

Конечно, это здорово, если человек приходит в мастерскую и получает удовольствие от творчества. Но все-таки многим нужна специальная помощь. Им недостаточно просто что-то слепить и уйти довольными.

— Кто Ваши учителя?
— Иоганнес Иттен, Пауль Клее и Василий Кандинский. Они изменили мое представление не только о самом искусстве, но о том, как его преподавать. Когда изучаешь систему какого-то определенного человека, ты, по сути, с ним работаешь. Для меня эта система — Баухауз. Своим главным учителем я считаю художницу и педагога Фридл Дикер-Брандейс. Она училась в Баухаузе у Иттена, Клее и Кандинского. В концлагере Терезин она занималась с детьми рисованием. Пять тысяч детских рисунков, сохранившиеся после гибели Фридл и ее учеников в Освенциме, говорят о том, что в любой ситуации человек может оставаться творцом, что и в тюрьме можно поддерживать свободный дух. В 1943 году она прочла воспитателям в гетто лекцию «Детский рисунок». Эта лекция сохранилась. Для меня это базовый источник не только для практических занятий. Вдохновляет сам подход Фридл к жизни и искусству. Многие упражнения она позаимствовала у Иттена. Она не только училась у него, но и преподавала в Баухаузе его вводный курс. Кстати, он опубликован на русском языке. «Искусство формы. Мой форкурс в Баухаузе и других школах». Есть по-русски и его книга о теории цвета. Если это будут читать сегодняшние преподаватели ИЗО, им это поможет, так как сегодня вся область находится в тупике. Школьнику непонятно, зачем он это должен рисовать, и почему ему ставят оценки. Мы с вами все это с ужасом вспоминаем, а дети так живут и сегодня…