.ПОБЕДА… ПОБЕДА…

Два людоеда подрались тысячу лет назад.
И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. "
… и славы ратной достигли, как грится, не посрамили!
Да здравствует этот… бля… во всем мире…

…солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте.
В стороночке и не группой.
А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных.
Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали…
…ик! хули вы передали? это перечница…"

А копеечница …
— это бабка, ждущая, когда выпьют.
Давно откричала болотной выпью,
отплакала, невернувшихся схоронила,
на стенке фото братской могилой
четыре штуки, были бы внуки,
они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле…

«Это Иван.
Почасту был пьян, ходил враскоряку,
сидел за драку,
с Галей жил по второму браку,
их в атаку горстку оставшуюся подняли,
я письмо читала у Гали, сам писал,
да послал не сам,
дырка красная, девять грамм.

А это Федор. Федя мой.
Помню, пару ведер несу домой,
а он маленький,
дайте, маменька, помогу,
а сам ростом с мою ногу,
тяжело, а все-ж таки ни гу-гу,
несет,
в сорок третьем, под новый год,
шальным снарядом,
с окопом рядом, говорят,
ходил за водой с канистрой,
тишина была, и вдруг выстрел.

А это Андрей.
Все морей хотел повидать да чаек,
да в танкисты послал начальник,
да в танкистах не ездят долго,
не «волга»,
до госпиталя дожил,
на столе прям руки ему сложил хирург,
Бранденбург,
в самом уже конце,
а я только что об отце такую же получила,
выла.

А это Степан.
Первый мой и последний.
Буду, говорит, дед столетний,
я те, бабке, вдую
ишо на старческий посошок,
сыновей народим мешок
и дочек полный кулечек,
ты давай-ка спрячь свой платочек,
живы мы и целы пока,
четыре жилистых мужика,
батя с сынами,
не беги с нами,
не смеши знамя,

не плачь, любаня моя,
не плачь,
мы вернемся все,
будет черный грач
ходить по вспаханной полосе,
и четыре шапки будут висеть,
мы вернемся все,
по ночной росе,

поплачь, любаня моя,
поплачь, и гляди на нас,
здесь мы все в анфас,
Иван, Федор, Андрей, Степан,
налей за нас которому, кто не пьян…"
Павел Шестаков

«НАПИШИ МНЕ ПРО ВОЙНУ…»
Таскают эту несчастную Победу каждый на себя кому не лень. Ваши деды, наши деды…

Я смотрю на таких иногда и думаю:
— «А ты? Вот ты именно? Кого и когда победил?..»

…Было дело, на 9 мая кандагарский народ, кто остался, кто мог, подъезжал в Москву к кинотеатру «Зарядье», что был в гостинице «Россия».
Там, на ступеньках спуска к Москве-реке сидели, по стаканчику выпивали, и один полный на газетке стоял. Накрытый куском чёрного хлеба.
Про Победу вроде не говорили ничего.
А что про неё сказать-то?
Помолчать, да помолиться внутри своей памяти…

— Напиши мне про войну
Говорили журналистские начальники.
Бессмысленно — не читают.
Неприятно людям читать про это, потому чувствуют свою беспомощность…

Войной научить людей мирной жизни радоваться?..
Это к тем, которые воевать не будут ни за что…

…Просто фразы какие-то всплывают в памяти…
— «…Если бы я был художником — рисовал бы солдат только спящими…»
— «Им интересно, как это был человек на войне и убивал.
В глазах у них вопрос — как это?
Убивать человека?
И мне иногда хочется ответить — просто…
И взять автомат…»

Еще вспоминаю вставную челюсть дяди Васи в стакане
с водой.
Рядом с пачкой «Беломора» на табуретке у его кровати.
Дядя Вася громко храпел, когда спал.
И вкусно вонял табаком на всю комнату.
А с восходом солнца просыпался всегда весёлым.
Может, потому что живым?
Откуда мне тогда знать было, мальчишке десятилетнему?

Всовывал челюсть в рот.
Закуривал, смотрел, как я разглядываю круглые шрамы на его щеках и сказал однажды:
— Вот так вот пуля прошла. Через одну щёку, через другую вылетела. Потому и без зубов…
И смеялся опять.

А потом я помогал ему запрягать лошадь в телегу, застланную соломой, дядя Вася брал кнут, но тут выбегала тётя Шурёна с криком:
— «Погоди, погоди, Вась…».
Лезла к нему в карман пиджака и вытаскивала оттуда «чекушку»:
— Дома целее будет… Теперь езжайте…
Дядя Вася опять смеялся, качал головой, взмахивал кнутом и щёлкал им в воздухе так, что лошадь вздрагивала от звука и срывалась с места:

— Нно! Раскудрить твою едрить!
Кричал ей дядя Вася, клал кнут, и пока повозка набирала скорость, он выгребал из соломы ещё одну чекушку, запрокидывал её в себя, щурился на восходящее солнце, которое пробивалась лучами из-за деревьев вдоль реки, и на голубое небо любовался…
И лошадь радостно увлекала нас в новое путешествие, задирала хвост и клала из-под него, а я удивлялся, как она умудрялась не запачкать упряжь…
Вот такой была его Победа. Дяди Васи…