У каждого из нас свое отношение к Великой Отечественной или, как мы ее теперь называем, Второй мировой войне. Тех, кто на самом деле воевал, почти не осталось, другим она знакома понаслышке: из рассказов родных, книг и кинофильмов. Первые — не могут о ней забыть, вторые — не очень хотят о ней знать. Такова жизнь.
А как бредили войной мальчишки послевоенного поколения: не пропускали ни одного фильма, взахлеб читали «Сильных духом» Медведева, спрашивали друг у друга:
— А ты, ты бы смог, как Олег Кошевой или Матросов?
И когда мой приятель с ухмылкой ляпнул:
— Смотря, сколько бы мне за это заплатили! — я так растерялся, что даже забыл его ударить… Сегодня это процветающий бизнесмен, траченный молью новый русский. Ресторан его предприимчивого сыночка находится в самом центре города.
Все это так, но лично мое отношение к войне сформировано не без помощи одного потрепанного листка, маминого письма отцу на фронт. Сейчас их обоих давно нет, и я думаю, они простят, если я открою одну маленькую семейную тайну.
Как письмо, посланное на фронт, попало ко мне? Это сама по себе тоже интересная история. В жизни нашей семьи немаловажную роль сыграли цыганские гадания. Моим родителям, папе и маме, во время войны гадали порознь, и оба гадания сбылись. Мне в детстве тоже цыганка нагадала, что быть мне большим человеком, генералом — вот я и жду все, надеюсь…
…Каждый вез с фронта, что мог, а мой отец — все мамины письма. Потому, что еще в 1942-ом, в Крыму, ему нагадала молоденькая цыганка с тремя детьми мал-мала меньше:
— Сбережешь, офицер, весточки из дому — вернешься целым и жданным!
И когда мне перед уходом в армию попал на глаза внушительный короб с письмами, я понял, как мама его любила…
Вот несколько строк из того письма:
— «Ты знаешь, Бума, твоя выходка с подарком оказалась обидной и глупой… О Цюпе и Мише у нас до сих пор ничего не слышно, и теперь мама часами смотрит на черный футляр подаренного тобой мыла. Смотрит и плачет…»
Я никогда не видел этого прекрасного футляра, меня еще вообще тогда не было на свете, но я его представляю себе так, будто он, черный, с золотыми разводьями дивных сказочных рисунков, находится сейчас перед моими глазами. Интересно, правда?
Суть дела в том, что в июле 44-го папа сумел вырваться на побывку после ранения в освобожденный от немцев Херсон. К тому времени уже вернулись из эвакуации в Узбекистан моя мама, бабушка и 12-летняя двоюродная сестричка-сирота, родители которой в 41-ом не успели отсюда бежать, оказались в оккупации и, как тысячи других евреев, были замучены возле Зеленовки.
Фронтовик-окопник капитан Авраам Бронштейн, хоть и ушел от нас после войны в другую семью, был неплохой человек: добрый, из тех еврейских шутников, что часто шутят невпопад, чем иногда, совсем того не желая, могут невольно причинить боль другим.
Он привез всем роскошные подарки. Мамочке — пуховый платок; сестрёнке Инне — блестящие, на толстом белом ватине узконосые резиновые ботики; а бабушке — тот самый футляр, со сладко пахнущим, необычайной красоты, узорчатым брусочком прозрачно-розового мыла.
В те времена с предметами личной гигиены было туго, бабушка пришла в совершеннейший восторг, разглядывая и нюхая чудный подарок. Пока наш щедрый даритель не молвил загадочно:
— А вы прочитайте, что там написано, мама…
Бабушка, улыбаясь, взяла очки и… раздался страшный, неслыханный никогда здесь крик, ей стало плохо, время спрессовалось в сжатые ужасные мгновенья, в комнату вошло горе. На подарке немецким готическим орнаментом было начертано: «Продукт произведен из чистого еврейского жира».
Летним вечером далекого 44-го года из дверей дома по улице Суворовской, 10, вышла скромная похоронная процессия: моя сестра Инночка, мама, закутанная в темный платок, бабушка и офицер действующей армии, на лице которого легко читалась обида и недоумение: как же так, он только хотел пошутить, и вот, на тебе…
Где-то в дальнем углу двора под тусклым светом керосиновой лампы вырыли в земле жалкую ямку — моя семья хоронила мыло.
Вот о чем это письмо моей мамочки в действующую армию.
***
Теперь, когда жизнь практически прожита, отца и матери давно нет, мое представление о войне, а точнее, ее итогах, значительно изменилось. И если бы отец был жив, то я сейчас, накануне 71-й годовщины Великой Победы, сказал бы ему:
— Знаешь, папа, ты только не обижайся, завтра твой день, и мне это больно говорить, но настоящие результаты сражений оцениваются не сразу после капитуляции противника, а через десятки лет, когда выясняется, какие уроки вынесли стороны из своих побед или поражений.
Потому что проигравшие, сделавшие верные выводы из поражения, в итоге могут оказаться победителями. Как та же фашистская Германия, которая, став демократической страной, не только залечила раны, но и обеспечила населению один из самых высоких уровней жизни в Европе, помогает другим, стремится искупить вину перед пострадавшими и процветает, процветает, процветает… Чего, увы, не скажешь про нас.
Не спрашивай меня, кто виноват, потому что я отвечу тебе твоими же словами: помнишь, как ты когда-то рассказывал мне, кого больше всего не любили и презирали на фронте? Я предположил, что, наверное, трусов, но ты не согласился и сказал, что это в природе человека — бояться смерти или ранения. И ничего страшного: таких ребят вы перевоспитывали и, в конце концов, большинство нормально воевало и даже вернулось домой с наградами. А вот самыми презираемыми были мародеры — подонки, грабящие убитых и раненых, не гнушающиеся вырывать золотые коронки с зубами и срезать перстни с пальцами.
Так вот, вы воспитали нас, чад своих неразумных, радующихся, что наши папы — победители, а мы — своих деток, быстро забывших подвиг дедов в борьбе с коричневой чумой, так, что по всему постсоветскому пространству и, в частности, в нашей многострадальной Украине, на ключевых постах вдруг оказались мародеры. Причем, не какая-нибудь мелкая шушера, а олигархическая клоака, грабящая свой народ и доводящая его до полного убожества. Вы — выдержали смертельную схватку с фашизмом, а мы — бессильно подняли руки, сдавшись в плен целой когорте сладкоречивых плутов и аферистов на доверии.
Сегодня, папа, наши политики спорят, кто быстрее обзовет другого фашистом. А мы раздумываем, на сторону какого очередного проходимца стать. Потому, что случилось самое страшное: утеряны верные ориентиры. Мы не просто застыли на месте, а с треском обрушились в бездну. Ты веришь, что такое могло произойти с детьми и внуками Поколения победителей?!
Вернувшись с фронта, вы первым делом взялись за возрождение народного хозяйства, причем, без всяких валютных кредитов, и с каждым годом жизнь многих людей становилась лучше. Ежегодно в начале апреля снижались цены. Ежегодно! А что стало с этими ценами сейчас, папа?!
Мне казалось, что, много лет проработав в школе, я открыл формулу фашизма, объясняя ученикам, что фашисты — это не обязательно убийцы. Потому как убийства — уже заключительный аккорд их вхождения во власть. А вот начинается фашизм с «мелких шалостей», когда украинцев начинают называть — хохлами и укропами, русских — кацапами и ватниками, а евреев — еще проще, жидами. С неуважения и ненависти к другим. Я уверен и настаиваю на этом: тот, кто ненавидит другого больше, чем любит себя — латентный фашист! Сегодня скрытый, а завтра — вы уж поверьте — непременно откроется во всей своей коричневой красоте!
Все это так, но разве не хуже — когда к власти приходят мародеры? Напомни мне: что вы делали с ними на фронте, папа?
А что бы вы с ними сделали сейчас? С теми, кто, плотно набив мошну, счел себя «победителем Победителей»?!
***
С Днем Победы — и надеждой, что в нас всё-таки проснутся гены наследников, и мы с корнем выкорчуем сорную траву, взошедшую на жизни и крови наших отцов!