Однажды, поспорив с Васькой Мухановым на два бутерброда, я встал на уроке и сказал:"Петр Иванович, извините, пожалуйста, но мне кажется, что вы дурак"Дело давнее-почитай, лет двадцать с гаком укатило, но я и сейчас помню ту ужасную тишину, просто немоту какую-то, залившую класс… Я поднял глаза на учителя-он тоже тихо стоял, длинный, очень худой, в синей гимнастерки, штопанной, старой, обсыпанной мелом и табачными пеплом… А потом не спеша и не громко сказал:
-Может быть. Может быть, с твоей точки зрения, я и дурак.-Помолчал и спросил, будто советовался со мной:-Только как же мне учить-то тебя дальше?
Не знаю, если бы он дал по рылу, или вышвырнул из класса, или послал бы к страшному директору школы Шкловскому-в общем, принял бы какую-то необходимую по их учительской науке меру, то, может быть, все в моей жизни пошло бы по-другому.Но он не принял мер… Он сказал только:
-Ты сядь, Алексей. Такие вещи не обязательно говорить стоя.
Вот ей-богу, я и сейчас не могу понять, почему я себя повел тогда таким макаром. Я просто озверел. Ну простил старик, садись, утри сопли и помалкивай в тряпочку. Побил он козырным тузом твою мусорную семерку-сиди и не рыпайся. Так нет же… убежал со следующего урока, взял в раздевалке пальто химика и отнес на Тишинку. Чёрное пальто было, с истертым бархатным воротничком, из драпа с пылью пополам. Там меня и загребли. Доставили в 5-е отделение, сидел я в «аквариуме» вместе с какими-то пьянчугами, бабами-мешочницами, одним карманником и бритым чучмеком поперёк себя шире.
Потом я увидел через решетчатую дверь, как в дежурку в клубах пара ввалился химик Петр Иванович, замотанный шарфом, в женской кацавейке поверх синей гимнастерки. Я видел его бураковые, набрякшие уши и как он судорожно растирал занемевшие от холода руки, и все во мне переворачивалось от жалости к нему и ненависти на весь мир.