С лицом измученным и серым,
на белой смятой простыне,
как жертва бешеной холеры,
лежит коленками к стене.
Протяжно стонет, как при родах,
трясётся градусник в руках.
Вся скорбь еврейского народа
застыла в суженных зрачках.
По волевому подбородку
струится тонкая слюна.
Он шепчет жалобно и робко:
«Как ты с детьми теперь одна…»
В квартире стихли разговоры,
ночник горит едва-едва.
Темно… опущены все шторы.
У мужа тридцать семь и два…
С лицом измученным и серым,
на белой смятой простыне,
как жертва бешеной холеры,
лежит коленками к стене.
Протяжно стонет, как при родах,
трясётся градусник в руках.
Вся скорбь еврейского народа
застыла в суженных зрачках.
По волевому подбородку
струится тонкая слюна.
Он шепчет жалобно и робко:
«Как ты с детьми теперь одна…»
В квартире стихли разговоры,
ночник горит едва-едва.
Темно… опущены все шторы.
У мужа тридцать семь и два…