Утро 9 марта. Медленно и осторожно, в одной руке голова, в другой печень, ползу к холодильнику, чем-то залить кипящие трубы. Холодильник под завязку набит остатками вчерашнего застолья. Путь к пиву преграждает стоящая посередь холодильника целая нетронутая бадейка салата «Мимоза».
— Бедная мама! — говорю я, глядя на салат.
История вопроса такова.
Однажды, 8 марта, замечательная женщина Елена Ивановна родила другую замечательную женщину, которая впоследствии стала моей женой. И вот теперь, на протяжении многих уже лет, раз в год, в канун восьмого марта, Елена Ивановна прилетает из своей Тюмени на день рожденья дочери. И делает этот дурацкий салат, который нафиг никому не нужен и который потом с благодарностью съедают окрестные бездомные кошки. Ничего другого на моей памяти она никогда не готовит. Глядя на это дело, создается впечатление, что салат «Мимоза» в Тюмени — национальное блюдо, и они там только им и питаются.
Есть у Елены Ивановны еще один пунктик, который вместе с салатом «Мимоза» является непременным атрибутом наших ежегодных мартовских посиделок. Наверное доктора знают его точное название, а я объясню как смогу. Вполне еще ничего себе дама средних лет Елена Ивановна обладает отменно здоровым организмом, рассчитанным еще минимум лет на сто
полноценной эксплуатации. Но при этом каждый раз в определенный момент, выпив, она заводит одну и ту же тоскливую песню про то, что до следующего дня рожденья дочери не доживет. Откуда у нее это, я не знаю. Ну, такой вот пунктик. Она начинает со всеми прощаться, всем все
прощать, составлять завещание и так далее. Слезы, сопли, уговоры. Сами понимаете, как это не здорово сказывается на настроении гостей и атмосфере праздника. И ничего бы так-то, привыкли, мало ли у кого чего, дела семейные. Но это нудное самоотпевание, как и салат «Мимоза», происходит регулярно раз в год на протяжении вот уже пары десятков лет. Ровно в международный женский день рождения моей ненаглядной. Да. Согласен, раз в год можно и потерпеть, с одной стороны. Но, с другой стороны, дорогие господа товарищи — двадцать лет! А сколько еще впереди? Омрачает ведь не столько сама эта тоскливая сцена, сколько её ожидание и неизбежность портят торжественность момента.

Ладно. Чего жаловаться-то? Это мой крест, как говорила героиня известного фильма. О, кстати. Что-то я вчера не припомню этого традиционного тёщепреставления. Попытки напрячь ум не вызывают ничего кроме икоты. В памяти на месте вчерашнего вечера зияет большая черная
дыра. Последнее, что смутно вспоминается — мой тост «За здоровье нашей дорогой мамы, Елены Ивановны» Хорошо значит это я вчера дал. Ну, может оно и к лучшему, что не помню. Или глоток пива осветлит моё вчерашнее прошлое?
Точно! Я достаю из холодильника бадейку с «Мимозой», что б дотянуться до жестянок и вдруг с интересом обнаруживаю на изрядно уже заветренной поверхности салата четкий отпечаток лица. Представляете? Очень четкий и очень качественный слепок человеческого лица на желтой заветренной поверхности салата. Моего, судя по всему, лица. Без вариантов. Больше
вроде ничье лицо из вчера присутствовавших там оказаться не должно. Дааа, до состояния мордой в салат мне допиваться еще не доводилось. Впрочем, когда-то ж надо начинать. Будем относиться ко всему философски.
— Бедный Йорик! — по-гамлетовски подбоченясь трусами и вытянув перед собой плошку с салатом и слепком собственной морды, трагическим голосом говорю я.
— Какой Юрик? При чём тут Юрик? — раздается от двери недобрый голос жены.
— А… Это ты? Да это я так… Слушай, — показываю я ей бадейку, — я что, вчера мордой в салате уснул, да?
— Дурак! — говорит жена трагическим шепотом. — Это посмертная маска моей мамы! Ты что, не помнишь ничего?
Я отрицательно мотаю головой. И она восстанавливает в моей голове канву событий, перемежая повествование нелестными, но вполне традиционными эпитетами в мой адрес.
Оказывается, после того как я поднял «за здоровье дорогой Елены Ивановны», как раз и началась вторая часть обязательной программы под названием «Ох, не доживу ведь я до следующего дня рожденья!» Со всей сопутствующей атрибутикой. И вот в тот момент, когда все традиционно
стали охать и уговаривать Елену Ивановну пожить еще хотя бы чуть-чуть, я тихонько встал, взял плошку с никем не тронутым салатом «Мимоза», этим произведением искусства тюменских кулинаров, тихонько подошел к теще и со словами «дорогая Елена Ивановна, на секундочку!» аккуратно макнул её лицом в салат. Потом продемонстрировал отличный, кстати, результат
изумленному застолью и пояснил: «Слепок. Для памятника. На всякий случай».
Хорошо, что я не помню, что там было потом. Слава богу, что самолет у тещи был ночью. Она благополучно улетела, на целый год избавив меня от необходимости прям тут же на кухне, с салатом в руках, взять и сгореть со стыда.
— Что она хоть сказала-то? — подавленно спросил я у подозрительно благодушно настроенной жены.
— Она сперва обалдела, конечно. Все обалдели. А потом говорит: «Не дождешься! Я еще вас всех переживу!». И сразу запела «Ой рябина кудрявая» (примечание: русской народной песней «Ой рябина кудрявая» тёща обычно заканчивала свой панегирик, после чего все могли облегченно вздохнуть) Знаешь, похоже, ты её вылечил.
— Дай-то бог! — с надеждой произнес я, дотянувшись наконец до жестянки с пивом и сходу всосав содержимое одним глотком. Уххххх! Очередное восьмое марта благополучно завершилось.
Салат «Мимоза» я традиционно вынес на помойку на радость дворовых кошек. Вместе с драгоценным профилем. Со словами:
— Не надо нам. Живите еще сто лет, дорогая Елена Ивановна.