— Ты раньше здесь писал. Ты был занят. Ты приносил сюда чернила и рисовал свои рисунки. А теперь едешь домой и все самое интересное делаешь там. Здесь ты только ешь и спишь, а с утра первым делом уезжаешь. Тупо.
— Мне нравится.
— Тебе только сидеть на одном месте да критиковать всех и вся. Ты не хочешь ничего делать. Тебе все нехорошо.
Я скатился с кровати и встал. Начал надевать рубашку.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Выметаюсь отсюда.
— Ну вот. пожалуйста. Как только что не по-твоему, ты вскакиваешь и сразу за дверь. Ты никогда не хочешь ни о чем разговаривать. Ты идешь домой и напиваешься, а на следующий день тебе так худо, что хоть ложись и подыхай. И вот тогда ты звонишь мне.
— Я ухожу отсюда к чертовой матери.
— Но почему?
— Я не хочу оставаться там, где меня не хотят. Я не хочу быть там, где меня не любят.
Лидия помедлила. Потом сказала:
— Хорошо. Давай, ложись. Мы выключим свет и просто будем тихо вместе.
Я помедлил. Затем сказал:
— Ну ладно.
Я разделся целиком и залез под одеяло и простыню. Ляжкой прижался к ляжке Лидии. Мы оба лежали на спине. Я слышал сверчков. Славный тут район. Прошло несколько минут. Потом Лидия сказала:
— Я стану великой.
Я не ответил. Прошло еще несколько минут. Вдруг Лидия вскочила с кровати, вскинула руки к потолку и громко заявила:
— Я СТАНУ ВЕЛИКОЙ!
— Ладно, — сказал я.
Потом она добавила уже тише:
— Ты не понимаешь. Я стану великой .У меня есть потенциал, больше, чем в тебе.
— Потенциал, — ответил я, не фига не значит. Надо дело делать. Почти у любого младенца в люльке больше потенциала, чем у меня.
— Но я это СДЕЛАЮ!
— Ладно, ладно, — сказал я. — А пока ложись обратно.
Лидия легла обратно. Мы не целовались. Тут уж не до секса. Я устал. Слушал сверчков. Не знаю, сколько времени прошло. Я уже почти уснул — не совсем, правда, — когда Лидия вдруг села на кровати. И завопила. Вопль был громкий.
— В чем дело? — спросил я.
— Лежи тихо.
Я стал ждать. Лидия сидела не шевелясь минут наверное, десять. Потом снова упала на подушку.
— Я видела Бога, — сказала она. — Я только что видела Бога.
— Слушай, ты, сука, ты с ума меня свести хочешь!
Я встал и начал одеваться. Я рассвирепел. Я не мог найти свои трусы. Да ну их к черту, подумал я. Пусть валяются, где валяются. Я надел на себя все, что у меня было, и сидел на стуле, натягивал башмаки на босые ноги.
— Что ты делаешь? — спросила Лидия.
Я не смог ей ответить и вышел в переднюю комнату. Моя куртка висела на спинке стула, я взял ее и надел. Выбежала Лидия. В голубом неглиже и трусиках. Босиком. У Лидии были толстые лодыжки.
Обычно она носила сапоги, чтоб их спрятать.
— ТЫ НИКУДА НЕ ПОЙДЕШЬ! — заорала она.
— Насрать, — сказал я. — Я пошел отсюда.
Она на меня прыгнула. Обычно она бросалась на меня, когда я был пьян. Теперь же я был трезв. Я отступил вбок, и она упала на пол, перевернулась и оказалась на спине. Я переступил через нее на пути к двери. Она была в ярости. Она походила на самку леопарда. Я взглянул на нее сверху вниз. Она испустила рык, и только я собрался выйти, как она, дотянувшись, вцепилась ногтями в рукав моей куртки, потащила на себя и содрала его прямо с руки. Рукав оторвался в плече.
— Господи ты боже мой, — сказал я, — посмотри, что ты сделала с моей новой курткой. Я ведь только ее купил.
Я открыл дверь и выскочил наружу с голой рукой.
Только я успел отпереть машину, как услышал, что за спиной по асфальту шлепают босые ее ноги.
Я запрыгнул внутрь и запер дверцу. Нажал на стартер.
— Я убью эту машину! — орала она. Я прикончу эту машину!
Кулаки ее колотили по капоту, по крыше, по ветровому стеклу. Я двинул машиной вперед, очень медленно, чтобы не покалечить Лидию. Я медленно выезжал, а Лидия все молотила кулаками по машине. Едва я от нее оторвался, сразу дернул на вторую. Бросив взгляд в зеркальце, я увидел, как Лидия стоит одна в лунном свете, не шевелясь, в своем голубом неглиже и трусиках. Все нутро мне корежило и переворачивало. Я болен, не нужен, печален. Влюблен в нее.