.
Вставайте,
гигантским будильником Рим тарахтит у виска.
Взбивайте
шипящую пену пушистым хвостом помазка.
И — К Риму!
Отдайтесь рассветному стуку его башмаков, молотков
и крику
молочниц, газетчиков, пекарей, зеленщиков.
Монашки,
хрустя белокрылъем крахмальным, гуськом семенят.
Медяшки
в их глиняных кружках, взывая к прохожим, звенят.
Путаны
идут с профилактики прямо — молиться в собор.
Пузаны
в кафе обсуждают, как вылечить лучше запор.
Монисты
бренчат на цыганках у выставки «Супер-поп-арт».
Министры
летят в «мерседесах». Ладони — в мозолях от карт.
Ладони
в рабочих мозолях — плывут и не ждут ничего.
Лимоны
и люди в Италии стоят дешевле всего.
Куда вы спешите, все люди? Куда вы ползёте, куда,
удавы
брандспойтов, гдо буйно играет, как мышцы, вода?
Все — к Риму,
как будто бы к храму, гдо вам отпущенье дадут,
и к рынку,
где, может, вас купят, а может быть, и продадут.
Урвал бы.
я опыта Рима, чтоб в жизни потом не пропасть.
Украл бы.
чуть-чуть его ритма, — да нет, не урвать, не украсть.
Есть Римы,
а Рима, наверное, просто физически нет.
Есть ритмы —
нет общего ритма, и в этом-то улиц секрет.
Но буду
старьевщиком лоскутов Рима, что порваны им.
Набухну,
как будто бы губка, всосавшая порами Рим.
До ночи
подслушивать стану, — и, ночью, конечно, не спя,
доносчик
всему человечеству, Рим, на тебя и себя.
Напрячу
за пазуху всё, что проулки твои накричат,
наплачут,
нашепчут, насвищут, налязгают и нажурчат.
Пусть гонка
за Римом по Риму мне кости ломает, дробя, —
как плёнка,
я буду наматывать яростно Рим на себя…
1965