…Я-то? Да из командировки возвращаюсь. И вот, брат ты мой, случилась со мной там такая история. Даже и не знаю, с чего начать. В общем, познакомился я там в гостинице с одним мужиком. И как-то вечерком в буфете зашел у нас с ним разговор про то, как жены командировочных ведут себя дома, когда мужей нет. Этот мужик и говорит мне, что все они изменяют своим мужьям. Говорит, вся мировая литература, весь фольклор свидетельствуют об этом. А я говорю — нет, не все. Моя вот не изменяет. Вот уже двадцать лет по командировкам мотаюсь, и ни разу Любонька не дала мне повод усомниться. А Василий этот и говорит, что знает верный способ, как заставить жену признаться в измене. Скинь, говорит, ей эсемеску со словами: «Я все знаю! Как ты могла?!». И тогда, говорит, очень много интересного узнаешь.
Я, конечно, посмеялся. Уж очень эта разводка похожа на тот анекдот, в котором мужик, возвращающийся из командировки и желающий узнать, изменяла ли ему жена в его отсутствие, здоровается с бабками на скамейке у его подъезда с такими словами: «Ну, здрасьте, старые шалавы!» А они ему в ответ: «Это мы-то шалавы…» Знаешь такой анекдот, да? Так вот, это не про меня и не про мою Любоньку. Так я этому чудаку и сказал. Но потом, слышь ты, когда мы разошлись по своим номерам, черт меня дернул все же набрать ту самую эсемеску Думаю, если что, извинюсь. Зато уж буду точно знать, относится ли моя Любонька к большинству тех жен, про которых и сочиняют эти поганые анекдоты.
Ну, отправил я эти коварные слова: «Я все знаю! Как ты могла?!.» И только уселся перед телевизором — как раз хоккей начинался, звонит мне Любонька моя, Любаша… Любка, одним словом. А голос такой виноватый-виноватый.
— Коленька, милый, я не хотела! — лепечет. Ага, подействовала, значит, все-таки эта самая коварная эсемеска, врасплох застала неверную жену! Кто ж такой головастый придумал ее?
— Если бы не хотела, не дала бы! — рублю я в ответ. Чего уж тут теперь миндальничать, если сходу призналась, так ведь?
— Да как же не дать, как не дать! — плачет жена в трубку. — Это же твой лучший друг был, Юрка Бамбетов.
— А-а, так это Юрка был? Ну, все, приеду, убью обоих! Это как же он тебя смог уговорить, такую стойкую, а? — кричу я и начинаю грызть трубку.
— Да сидел, соловьем заливался! Уж так упрашивал, так упрашивал! Говорил, что вы друзья — не разлей вода, и что если бы ты пришел к ним, тоже бы ни в чем отказа не знал, — продолжает, сморкаясь, исповедоваться мне жена. — Ну, я и поверила ему…
— Ах вы, поганцы! Ну, и как вы это сделали? Где? Хоть не в нашей спальне? Если в спальне, то приеду и убью вас с особой жестокостью, и любой суд меня оправдает! — рычу я в уже наполовину изгрызенную трубку.
— Ну почему в спальне-то, Коленька? — вдруг говорит жена. — В кладовке.
— Где, где?
— Да в кладовке же! За мешками с сахаром и мукой…
— Ах вы, извращенцы! — заплакал я в бессильной злобе. — Почему вы именно в кладовку-то пошли?
— Так туда и пошли, где ты свои удочки держишь, — сухо так говорит мне жена. — Юрка удочки твои попросил на воскресенье. А ты что подумал, козел?
И бросила трубку. И больше на мои звонки не отвечала. Вот еду домой и не знаю, как загладить свою вину перед своей замечательной женушкой. На рыбалку с собой ее взять, что ли? Как ты думаешь, а?