.
Ирине.
.
* * *
Девочка стояла на балконе 8-го этажа, рвала белые листочки писем и пускала обрывки по ветру.
Узкие бумажные полоски, трепеща бабочками, завиваясь змейками, разлетались над городом.
Ветер подхватывал их и нёс мимо домов, над крышами, кидал под ноги прохожим, развешивал на ветках деревьев, а то вдруг из какого-то немыслимого озорства выстреливал ими прямо в серое небо, и они долго кружились там маленькими парашютиками, сбивая с курса голубей и самолёты.
Девочка этого не видела. Остановившимся взглядом она смотрела на окна дома напротив. Губы её шептали что-то, не слышное даже ей самой. Руки её продолжали двигаться, и ленточки бумаги с мелкими чёрными буковками всё летели и летели, а насмешник ветер вдруг складывал их произвольно, и тогда на прижавшихся друг к другу кусочках бумаги на миг проступали, словно вспыхивая, совсем иные, не прощальные слова:
«…я…тебя…люблю…»
* * *
«Боже, какой смешной!» — думала она, вглядываясь сквозь толстое промытое стекло кафешки в нелепую фигурку на улице напротив, у подножия памятника.
Мужчина расхаживал, прихрамывая и сутулясь, подставляя спину острому ноябрьскому ветру, иногда останавливался, запахивал плотнее серое пальто, стараясь не помять букет, что держал в левой руке, и не выронить журнал, который был в правой.
Отсюда не было видно его лица, но она со своим богатым опытом усталой 40-летней женщины легко могла дорисовать остальное.
Они познакомились в Интернете и больше года общались, привыкая друг к другу, а вчера наконец созвонились и целый час разговаривали, и его мягкий хрипловатый голос, произносивший умные, слегка ироничные фразы, задел в её душе какие-то удивительные струны, и она, сама не зная почему, согласилась на свидание, хотя после нескольких неудачных знакомств дала себе слово никогда больше этого не делать.
И вот теперь она стояла, плюща нос о витринное стекло, время от времени неосознанно поглядывая на собственное (всё ли в порядке?) отражение и нервно думала: «Ещё один прокол… Надо прекращать всё это к чёртовой матери!.. Надо идти домой и больше никогда, никогда… Боже, какой смешной!»
А он, стоя к ней спиной, но видя своим нечеловеческим взглядом не только её всю, от кончиков туфель до самых потаённых мыслей, но и весь город, и бесконечную Вселенную, и себя, и её в этой Вселенной, думал: «Ну что же ты медлишь? Ну, Боже… Ну, смешной… Но не все же Боги — Аполлоны!»
* * *
Кошка мчалась по улице, шарахаясь от ног прохожих, почти не видя их за багровым туманом боли, застилающим глаза, и только первобытный инстинкт -забиться подальше и умереть- всё гнал и гнал её по ледяным ноябрьским листьям.
Она смутно помнила свой прыжок — поймать мелькнувший мимо балконных перил, трепещущий, словно бабочка, бумажный листочек, и отчаянные попытки за что-нибудь уцепиться, и смертельный полёт, и инстинктивную группировку мышц перед ударом о землю, и сам удар, от которого всё тело, казалось, провалилось внутрь себя.
Мелькнуло тёмное пятно подвального окна, она поняла:"Здесь!", и метнулась, протискиваясь, и раскалёнными прутьями ткнуло в рёбра прикосновение к железной решётке.
С пронзительным писком брызнули в стороны мелкие серые тени. «Мыши…"-краешком мысли отметила кошка, но даже соблазнительность добычи прошла стороной, отступила перед всё заполняющей, всё поглощающей болью.
И ползком, ползком в тёмный тёплый угол, на мягкую кучу вонючей рухляди, легла, вытянув лапы в последней предсмертной дрожи, и уже угасающим сознанием подумала о своей короткой жизни отстранённо и холодно:» Это была седьмая… Ещё две, стало быть…"
* * *
Прихрамывая и сутулясь, Бог шёл по городу. Он шёл медленно, низко опустив глаза, что-то бормоча себе под нос по привычке, приобретённой в бесконечном одиночестве, и лишь изредка поднимал голову и бросал по сторонам пронзительно синий, стремительный, как взмах сабли, цепкий взгляд. Попавший под этот взгляд встречный прохожий остановился, будто налетев со всего маху на невидимую стенку, и простояв полминуты, помотал головой и двинулся дальше, оглядываясь. А Бог вдруг замер у неприметной серой многоэтажки, одной в ряду таких же серых подруг, коротко глянул куда-то вверх, щёлкнул пальцами, будто досадуя, и пошёл себе восвояси, бормоча и сутулясь пуще прежнего.
.
«Здрасьте, тёть Люд!» — сказала девочка, настороженно глядя в открывшуюся дверь, поёжилась под немигающим взглядом и что-то поправила за пазухой.
«А у меня Муська пропала, — как-то странно поздоровалась женщина. — Проходи.»
«Найдётся» — неуверенно сказала девочка, перешагивая порог.
«Нет, не найдётся, — спокойно ответила женщина. — С ней что-то случилось, я чувствую. Что-то плохое». Она повернулась и пошла на кухню.
Девочка набрала в грудь воздуха и отчаянно, словно прыгнув в воду, выдохнула ей в спину: «А я вам котёночка принесла!»
Женщина словно споткнулась, медленно поворачиваясь к ней, а девочка зачастила, заторопилась в округлённые удивлённо глаза: «Я хотела домой, а мама ругается, а он такой маленький!.. Пусть у вас поживёт, а?». И замолчала.
«Пусть живёт, — согласилась наконец женщина. — Я его Муськой назову.»
«Это котик» — прошептала девочка.
«Тогда будет Мусь. Хочешь чаю? Пошли».
.
И они сидели на кухне и пили чай, а котёнок Мусь лакал молоко, а потом, отчаянно карабкаясь, забрался по халату к новой хозяйке на колени, пригрелся и заснул, довольно урча, а ветер за окном, возвышая голос, всё пытался о чём-то рассказать и разочарованно отступал, не услышанный.
И где-то далеко отсюда, по проспекту, прихрамывая и сутулясь, брёл прямо на закат немолодой мужчина в потрёпаном сером пальто.
© Gobelen