На севере Хабаровского края живут мои родственники, и я время от времени наведываюсь к ним. В том, что представители соседнего государства все больше становятся на Дальнем Востоке своими, убедился, когда увидел несколько лет назад, как их бьют наши милиционеры. Прилетев в Хабаровск утром, я ждал своего вечернего поезда до Нового Ургала. Накупил газет и пристроился на одной из жестких лавок в привокзальном скверике. И тут прямо передо мной зашевелились кусты и из них выскочили возбужденные и запыхавшиеся… китайцы! Или корейцы? Ну, в общем, кто-то из них, мелкие такие, плохо одетые человека три. Их тут же нагнали так же шумно сопящие и отчаянно матерящиеся двое рослых молодых милиционеров.
— Ах, вы… Трах-тара-рах! — закричали блюстители нашего порядка. И так быстро и профессионально отбуцкали резиновыми дубинками этих жалких не наших, молча закрывающих черноволосые головы руками, что я даже не успел додумать, за что же это их так: может, сперли чего? И не поделились? Потом милиционеры, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания, подняли избитых, вывалянных в пыли желтолицых людей и повели их куда-то, подгоняя пинками. А навстречу и обгоняя их, шли люди, практически не обращая внимания на эту живописную картину, из чего я и сделал вывод, что если милиционеры бьют здесь китайцев так же, как своих граждан, то они уже практически наши. То есть эти китайцы. Или корейцы?
— Корейцы, — сказала мне сестренка в Новом Ургале, когда я рассказал ей эту историю. — Они и у нас одно время работали на заготовке леса. Потом многие остались, большинство — нелегально. Их гоняют, вывозят. И все равно корейцев полно даже у нас здесь, на севере края. Сам увидишь.
И я действительно увидел их на площади перед торговым центром поселка. С десяток-другой очень просто одетых низкорослых и худых корейцев кучками, по четыре-пять человек, часами терпеливо сидели на корточках у цветочных клумб, у самых стен универсама под лучами жаркого летнего солнца или под дождем, пока их кто-нибудь не нанимал на работу за сущие гроши — чего-нибудь погрузить-разгрузить, вскопать, отремонтировать. Они брались за любую работу, даже за такую, о какой уважающий себя ургалец и говорить не станет. За это их ургальские мужики очень не любили. Потому как жены, чуть что, так и тыкали их этими корейцами в глаза: «Вон, смотри, как люди вкалывают, никакой работы не боятся. А тебе все бы водку жрать да на жизнь жаловаться!»
На 80-летие своей мамы я опять ездил в Новый Ургал. Хабаровский вокзал тогда капитально ремонтировался. Он был весь в строительных лесах, все вокруг перекопано. И полным-полно китайцев. Или корейцев? И уже никто их не гонял. В одинаковой строительной униформе, все на первый взгляд как будто на одно лицо (хотя, конечно, все такие разные. Ну как мы с вами), они молчаливо и сосредоточенно копошились с лопатами в раскопанных траншеях, ловко лазали на лесах по стенам, надув жилы на тощих шеях и руках, таскали носилки со строительным мусором. По мяукающим отрывистым репликам, которыми они изредка обменивались, и по разрезу глаз понял, что это все же китайцы (у китайцев глаза скошены по-своему, у корейцев - по-своему, это должен знать любой россиянин. А кто не знает, пора научиться различать). Ни одного «перекуривающего» или просто так остановившегося передохнуть за те несколько часов, которые провел на вокзале в ожидании своего поезда, я так и не увидел.
— Во вкалывают, да? — неприязненно сплюнул себе под ноги стоящий рядом со мной у входа в вокзал плотный, с заметным пивным брюшком мужичок. — Так, глядишь, они у нас скоро всех мужиков заменят. И не только на стройках…
Наконец, объявили посадку на мой поезд. Поднялся в вагон, нашел свое купе. Только устроился, вошли два китайца, один коренастый и круглолицый, другой худой как щепка, с вытянутым лицом. Они затолкали объемистые сумки на багажную полку и чинно уселись друг против друга.
«Так, а кто будет четвертым? — заинтересованно подумал я. — Если тоже китаец или кореец, это что же, мне и словом не с кем будет перекинуться?».
Но мои опасения не подтвердились. В купе вошла сухонькая седоволосая женщина в очках с толстыми стеклами, сквозь которые на нас смотрели живые, совсем не старушечьи глаза. Ее сопровождал здоровенный бугай лет сорока, почти лысый, с выпуклой волосатой грудью, нагло выпячивающейся в проем майки.
— Бабка едет здесь, на нижней полке! — командным тоном сказал он (можно подумать, без него бабку тут же загнали бы на верхнюю полку). — Садись, теть Лиза.
Тетя Лиза поставила на столик аппетитно пахнущий жареной курицей полиэтиленовый пакет, сунула под лавку клеенчатую сумку и аккуратно примостилась на место у окна. Китайцы все это время вежливо молчали.
-Ни хао! — вдруг сказал бугай китайцам. Выругался, что ли?
-Ни хао! — хором ответили ему китайцы. «А, здороваются!» — вспомнил я. У каждого из нас в памяти сидит приветствие на двух-трех языках. Я откуда-то помнил вот это, по-китайски, а еще «Конници-ва» — по-японски, могу также поздороваться по-немецки, по-английски, по-казахски и по-татарски. Хотя, без ложной скромности скажу, полиглотом себя не считаю.
Тетьлизин племянник между тем продолжал о чем-то расспрашивать китайцев на их родном языке, те ему с достоинством отвечали.
— Вы что, китайский знаете? — задал я бугаю умный вопрос, когда он, поцеловав тетю Лизу на прощание, собрался уходить.
— А я где живу? — почти обиделся племянник. — Это же Дальний Восток. Постоянно с китайцами имею дело. Поэтому сам посуди, как без языка? Ты вот где живешь?.. В Красноярском крае… Ну, у вас их, я слышал, тоже все больше становится. Так что, учи китайский. На всякий случай.
Когда мы разговорились с тетей Лизой (оказалось, что ей уже семьдесят пять, но на бабку она никак не «тянула», скорее — на хорошо сохранившуюся женщину неопределенного возраста, бывают такие), она пояснила, что племяш ее часто шастает в Китай, там у него дела какие-то. А она приезжала навещать своих внучат, сейчас возвращается в Биробиджан.
Я попытался поговорить с китайцами. По-русски они говорили через пень-колоду. Единственное, что я понял, китайцы зачем-то едут в Тынду.
— Смотри, смотри, китаец чешет на своем тракторе по полю! - воскликнул кто-то, стоящий в проходе у окна напротив нашего купе и захохотал. — Только пыль столбом: то ли пашет, то ли боронит чего-то.
— Правильно, а кому же еще у нас пахать? — язвительно заметила тетя Лиза. — Наши в это время или пьют, или дороги перекрывают, бастуют.
Я не согласился с такой постановкой вопроса, а потому встал и подошел к окну. Но того китайца, который на тракторе, мы уже проехали. Поезд втягивался на какую-то станцию. На фронтоне приземистого вокзала прочитал: «Волочаевка». А стоящие на привокзальной площади двое выбеленных известкой каменных партизан, один из которых замахивался гранатой, а другой сжимал в руках винтовку, тут же вызвали в моей памяти известную песню о «волочаевских днях». Людей на станции практически не было. За исключением двух или трех, сидящих под одним из памятников на корточках. Правильно, это были китайцы. Не исключено, что их предки в гражданскую воевали в составе наших партизанских отрядов. Если так, то эти китайцы, наверное, имеют право сидеть на корточках под памятниками волочаевским партизанам и думать свою непростую китайскую думу. А также пахать наши поля.
«Блин, прямо спасения от вас нет», — шовинистически подумал я. И вернулся в купе. К своим китайцам.