Я возьму у неба синеву,
Легкость ветра и печаль дождя,
Чтобы не во сне, а наяву,
Смог увидеть, милая, тебя.
Я возьму у робкой лани взгляд,
У ручья журчащего — прохладу,
И вернусь на сотню лет назад,
Чтобы смог я быть с тобою рядом.
Я возьму звезды далекой свет,
В темноте мерцающие свечи,
Я пройду через кордоны лет,
Чтобы состоялась наша встреча.

© Андрей Мосин

Там, где на сетчатке — слепая зона,
где уже залег под брезент Харона,
и уже готов для любви небесной,
там другие лабухи, если честно,
о шести крылах для Него сыграют,
продудят Ему в золотые трубы,
оттого там голос мой замирает,
что меня никто не целует в губы.

Там, где верея, верея да поле,
алая заря мартовского Феба,
там, где жизнь моя без фронтальной доли
скрюченным перстом указует в небо.

Когда в небо взлетает блэкбёрд, муравей обретает крылья,
выбегает на центр танцпола, уже поддатый,
и пока он месит пространство в четыре кия,
его сердце от борта в угол влетает пятый.
И когда она приходит за ним в ночное кафе не в Арле,
и когда она приходит за ним и говорит вставай,
он кладет под голову столик и мурлыкает Боба Марли
no women no cry.
А потом они едут домой и уже с порога,
он швыряет в нее кольцо (вот и нет кольца),
а она снимает с него башмаки Ван Гога
и целует в морду лица.