На площади звучали танцы,
И был слышен громкий смех.
Там шут в костюме, маске странной
Развеселить пытался всех.

Он был животным, был и птицей,
Переодевался и в царя.
Играл он роль любвеобильных,
И мелочь сыпалась не зря.

Толпа шумела, ликовала,
Она кричала:"Шут мастак!"
А он кривлялся и дразнился,
Порок высмеивая так.

Настала ночь, спустилась тьма.
И по домам ушла толпа.
Веселье смолкло, шум угас.
А что? Ведь не в последний раз!

Шут сел на камень мостовой,
Заговорил он со звездой.
Уж больше не кривлялся он,
И маску сняв, сказал в укор:

«О, что же сделал я такого,
За что меня ты наказал?
И изувечив болью душу,
Людей смешить мне наказал?

Коль я злодей — казни на плахе,
Коль добродетель — награди.
Но я прошу тебя, Всевышний,
Ты только душу мне не рви!

Невыносимо быть двуликим,
Потеряна моя судьба.
А люди все кругом — собаки,
Слюной что брызжут на кота.

Им всё смешно: и боль, и пошлость,
И жизнь, и смерть, и голод, и война.
Смешить таких — ума не надо.
Скажи, чем лучше все они меня?"

Но небеса молчали монотонно,
Не собираясь отвечать.
«Вот так всегда, молчишь ты»
Подумал шут, и тут же встал.

И вновь надев на лик свой маску,
Вприпрыжку скрылся в темноте,
Оставив на холодном камне
Лик святого на тесьме…