Только тёплой щекой прикоснись и молчи до рассвета…
И молчи до билета, в вагон, где обоссанный угол.
Я шифоновым морем — размыта, разъята, раздета
и шарфом расставанья придушена нежно, но туго…
За соломинки — это молчанье… мои папироски…
И ненужно так всё в переплёте отъявленной давки…
А по пальцам ударило Бахом и пластиком скользким —
неизменного Крикета. Десять минут до отправки…
Будут ракушки шею тянуть мне всё ниже и ниже,
так недолго до дна… а на дне залегли чьи-то жёны.
…и вокзал на киоски и лавочки — очередь нижет,
и состав в перспективе последнего лета сожжённый.
Мы как будто знакомы до самой обыденной драки,
собираю — последнее солнце, медуз и одежду.
Эти камни и профиль и небо… и плов по трояке.
Леопардовый вечер, лимонное утро, а между -…
Нам не надо и слов. Диалог безвозвратно утрачен.
Я читаю тебя у виска, прикоснувшись губами…
И такой узнаваемый мир к нам навек присобачен.
И такой узнаваемый путь перевился за нами…
На перроне пугливые чайки склюют хачапури
недоеденный кем-то… а ночка откусит полмира…
Безымянные мы. Не сказавшие — с одури? С дури?!
Телефоном остались на брошенной пачке пломбира.
Муравьиные лапки утра и когтистая бора —
что-то выше, чем просто любовь простынёй на верёвке…
Во вселенской своей, неизбежно смешной юстировке.
В параллели по шиферным волнам обломок забора…
Паутинная тайна… почти письмена… и не жарко…
И быстрей, чем уйдёт этот сон, мы проснёмся навечно…
И нам розовых слив наберёт пожилая татарка,
под усами скрывая улыбку…
Но так человечна —
слишком…
Яблочна грудь под батистом. Осталась минута.
Золотистою ниткой я в ушко разлуки продета…
Разбивается имя, как высшая проба штейнгута:
Ты же знаешь, любимый, и знал,
что зовут меня — Лето…