Всё зависит от веры, постели, еды и суббот
/не иначе как жизнь, где довлеет закон камнепада,
если, правда — уже всё равно/… и глядеть в небосвод
бесполезно. Натянут канат, только некому падать
в серый список, где жрут тусклый свет у подъезда. Немой,
вечный хруст фонарей… Будто город живёт ещё вроде.
Мы немного нелепо расселись по центру тюрьмой,
без дверей и Окон, потому что никто не выходит,
поумнели…
На рельсы уже не ложится луна,
прячет в колокол свет. А ремиссия тьмы продлевает —
волокнистую жилу последнего страшного сна,
где, чтоб кто-то воскрес, по старинке ещё убивают,
я тобой проживу…
Я немного левей этажом,
в самом сердце заваленном письмами этих и прочих.
Каждый день здесь почти виртуозно владеет ножом,
разрезая на ломтики рифм прозаичные ночи —
на — «что делать» и «кто виноват»… на — «прощай» и «прости»,
на чужое /из душа/ - «ОТДАЙТЕ МОЁ ПОЛОТЕНЦЕ!»
Верхоспасский собор. Подворотня. Пивная. Освенцим.
Расскажи мне за кем и куда… и кого — увести,
чтоб за верой…
По вере… не Вера, но Лена. Простить
уже некого. Те — опустились, а мы — опустели.
За едой и субботой такие не могут ползти,
победив по пути неожиданный остров постели.
От завязанных глаз ускользнул обусловленный трюк
для последних свободных — свободный приём на работу —
чтобы те, кто летали на свет, рисковали на звук
и в конце разбивались о тьму, тишину и субботу.
Подсади на канат. Доказать не получится. Весь
кайф от этих падений — ПОЛЁТ. Только вышел он косо…
Хочешь, Ветер — в лицо и под юбку… А в душу НЕ ЛЕЗЬ!
Её нет там давно. Она вымыта кровью.
Из носа…