У мамы была приятельница, Вера Александровна, женщина очень элегантная, худая той неслыханной худобой, о какой сейчас безуспешно мечтают многие; но дело было в самом конце пятидесятых, и такую палочную, жердевую худобу носить было еще не принято, Твигги появилась позднее и не у нас.

Тем не менее, выглядела она замечательно, на такой фигуре все сидело, но сидеть особенно было нечему, так как красивой одежды в магазинах практически не продавалось. Шили и вязали сами. И вот была у Веры Александровны розовая кофточка. Шерстяная, трикотажная, с чудесными маленькими перламутровыми пуговичками. Неслыханная! Наверно, привозная. Заглядение. Такую сама не свяжешь!

Вера Александровна кофточку любила, берегла от моли и надевала, если надо в гости. И вот к ним приехала погостить сестра мужа Веры Александровны, женщина простая. Из провинции приехала. Вера Александровна ее не полюбила, хотя была с ней предельно вежлива, и золовка, конечно, почувствовала некоторую фальшь, это всегда чувствуешь.

Вот гостила она, гостила, ходила по магазинам и эрмитажам, три недели прошло, и ко всеобщему облегчению стала она собираться домой, в свою глушь. Чемодан уже стоял на полу, собранный, и мешал проходить.

Женщина пошла в последний рейд по магазинам, а Вера Александровна открыла шкаф, чтобы достать свою розовую кофточку, и увидела, что в шкафу ее нет. Вера Александровна обыскала всю квартиру, заглядывала под стулья — не сползло ли; под кровати — не занесло ли сквозняком; посмотрела и в ванной, и на вешалке в коридоре. Нету.

Тогда нехорошая мысль зародилась в ее обеспокоенной голове, мысль, которую она стала гнать: а не украла ли кофточку золовка? — все же женщина из провинции, позарилась, небось, на городскую, сияющую, редкую вещь, такую и в Ленинграде-то не достанешь, а что говорить про Черновцы или Кривой Рог, не знаю, откуда приехала эта сестра. Тем более, что она не могла не почувствовать, что ее тут не очень полюбили, и, по правде сказать, она стесняла, потому что спала в одной комнате с детьми, она же столовая, она же проходная комната, и приходилось расставлять раскладушку на ночь, а утром ее снова складывать и куда-то притыкать свернутый рулон постельного белья с матрасом, и дети по утрам торопливо собирались в школу, торопливо хлюпали предрассветным чаем, и на них шикали: тише ты хлюпай! Надежду Андреевну разбудишь! — Короче, любовь не сложилась, и все тихо радовались отъезду этой провинциальной сестры. И вот он чемодан. И вот кофточка пропала. И наверно, она украла.

Умирая от собственных постыдных мыслей, от позорных этих подозрений, обвиняя себя в классовом высокомерии и столичном, ничем не оправдываемом снобизме, казня себя, Вера Александровна открыла чемодан.

— Должна же я проверить, — сказала она себе. — Ну если больше негде?..

И действительно, в чемодане, поверх всего накупленного и уложенного, аккуратно лежала кофточка.

Пристально и в смятении Вера Александровна смотрела на нее. Потом она решила подойти к делу с другой стороны.

— Бедная, бедная женщина! — заставила себя думать Вера Александровна. — Что хорошего она видит там, в своей глуши? Деревянные ларьки с пивом, очереди за хозяйственным мылом, лошади. Навоз. Поверх грязи и осенних луж — настил из досок. Где взять радости? Яркого, праздничного, заграничного? Ведь душа человека — она все та же, что в столице, что в затхлых уголках мира! И не всем так повезло, как нам тут. А тем более как это важно для женщины — иметь нарядную, праздничную одежду! Даже если она ей мала! Пусть забирает! А я обойдусь. Надо закрыть чемодан, чтобы не оскорбить Надежду Андреевну ни малейшим намеком, ни подозрением. Ну, украла. С кем не бывает? Не удержалась, значит.

И Вера Александровна оставила кофточку в чемодане и тихо закрыла его, чувствуя себя ангелом.

Но как только она закрыла чемодан и отошла от него, ее начало душить возмущение.

— Какая наглость, — сказала себе Вера Александровна. — Приехать к родному брату, проторчать тут три недели, спать в проходной комнате — ни тебе чаю выпить, ни поговорить в полный голос. Ни тебе в гости пойти, ни к себе гостей позвать. Кормили ее, старались повкуснее, развлекали разговорами. Детей притеснили. Тупая сельская баба, давайте по-честному-то. Но терпели. И вот благодарность. Спереть лучшую вещь, совершенно очевидно лучшую, и главное, в последний день, прямо за пару часов до вокзала. Тьфу! Почему я должна закрыть на это глаза?

И Вера Александровна вытащила кофточку из чемодана и повесила на место в шкаф.

Не успела она это сделать, как кофточка стала ей не то чтобы противна, но как-то уж была не та. Не было уже в кофточке того тепла, нежности и таинственности, той тихой сияющей женственности, которая составляла ее главную прелесть, притягивая взгляды восхищения. Словно бы она пропахла чужой завистью, алчностью и бессовестностью, как табачным дымом.

— А еще теперь каждый раз, что я ее буду надевать, — подумала Вера Александровна, — я буду вспоминать, как вытащила ее из чужого чемодана. Потому что я же ее тоже украла, по сути дела. Не хочу я носить ворованное. Хрен с ней, пусть забирает. Вряд ли она после этого случая к нам снова приедет. В Эрмитаж она хотела, ага, сейчас. Ну, пусть думает, что мы ничего не заметили. Пусть!

И Вера Александровна сняла кофточку с плечиков, сложила и засунула обратно в чемодан.

Но когда она отошла от чемодана, кофточка как будто позвала ее, оттуда, из-под тяжкой коленкоровой крышки с кожаными углами, из глухого коричневого гроба, пропахшего дешевыми, нетаинственными духами фабрики «Новая Заря».

— Расстаемся, да? — словно бы спросила кофточка. И Вера Александровна испытала укол совести и спазм жалости. Кофточку было жалко, провинциальную дуру-сестру было жалко, себя было жалко до слез.

— Где же твоя чудная кофточка? — спросит ее муж. — Мне так ты в ней нравишься!

И главное, мужу нельзя рассказать правду! Ничего нельзя рассказать! Это же его сестра! А тут какая-то тряпка

— Ты для сестры моей тряпку пожалела? — тихо спросит муж. И как-то поскучнеет, и весь вечер будет молчалив.

И Вера Александровна кинулась к чемодану и снова вытащила кофточку.
— Хорошо, — шептала она, — если решено, то решено, забирай! Носи! Но пуговички. Пуговички я не отдам! Почему я должна отдавать свои любимые перламутровые пуговички?!

И она схватила маникюрные ножницы и осторожно, быстро и аккуратно отпорола все пуговички и спрятала в коробку. А кофточку сложила, как было раньше, разгладила, как будто ее не трогали, и отправила в чемодан, уже навсегда.

Тут и сестра пришла, и такси уже ждало внизу, и женщины, фальшиво улыбаясь, попрощались и обнялись над чемоданом, изображая родственное тепло.

— Ждем вас снова! — говорила Вера Александровна.
— Непременно. Хорошо погостила! Спасибочки вам! — отвечала Надежда Андреевна. — Сама, сама справлюсь, не поднимайте тяжестей!
— Да какая уж там тяжесть! — говорила Вера Александровна. — Какая уж там тяжесть.