Напьёмся мы чистого звона готических колоколен…
Ладонью в ладонь, а между — задушенные слова…
Я очень устала от мысли, что ты совершенно — болен.
Ты очень устал от факта, что я абсолютно — жива…
Потом мы с тобой ругались, по поводу платья и фрака,
прикуривая меж нами, срисовывал эмигрант —
что я заставляю плакать, как проданная собака,
а ты улыбаешься людям, как — уличный музыкант…
А после, сцедил по-русски — «проклятое поколенье»
/Вздохнули над нами Каин и тётя Лорухама…/
Мы оба с тобой смеялись, сгорая от нетерпенья…
От танго на перекрёстке… от горя и от ума…
На мне очень тонкое платье… так принято в Амстердаме?!
Катанье на узких лодках и сахарная свекла…
Икона «прости и помни», в оконной дубовой раме
и тонкий набросок «не надо» — спасающего стекла…
А утром взошло солнце
и я от него ослепла…
Ты можешь теперь спокойно зрачки заливать золотым…
А можешь засыпать рисом…
и охрою Римского пепла…
И даже мой возглас — «Больно!» — не станет нам понятым.
Такие, как я не плачут… позируют безвозмездно,
укачивая свободу, как маленькое дитя…
Такие, как ты не платят —
распахиваясь подъездно,
споткнувшись на — «до свиданья»
прощаются и летят…