Есть один признак, по которому счастье можно отличить всегда от удовольствия.
Когда удовольствие минует, оно становится совершенно безразличным, его не стоит вспоминать.
А счастье и в старости, уже не существуя, сжимает сердце, вызывает умиление, улыбку или слезы.
Неувядаемость, вот испытание счастья.

Обычно думают: человек, это его тело.
Но это все равно, как если бы весовщик думал: весы, это та чашка, с которой я имею постоянно дело, на которую я кладу гири; на самом деле, весы, это отношение обеих чаш.
Человек, это отношение тела и мира, он опирается как бы на две волны.
Их взаимное покачивание и есть человек.

Когда среди ночи проснешься под впечатлением сна, кажется его невозможно забыть.
А утром невозможно вспомнить.
Но сам тон сна настолько отличается от жизни, что те вещи, которые во сне гениальны, кажутся увядшими и ненужными потом, как морские животные, вытащенные из воды.

Замедленная съемка показывает, как грустны все движения человека.

На что похоже время? Самый этот вопрос кажется странным. Так привыкли мы к тому, что время единственно, всеобъемлюще, ничего подобного ему нет, мы находимся в нем, как в воздухе.

Его и не замечали сначала, как воздух. Но в воздухе есть свои зоны сгущения, разряжения, есть его несовпадения с движением человека, ветер. Это позволило его исследовать. И время тоже не однообразно.

Если бы удалось, хотя бы мысленно, выкачать время, поняли [бы], как будет без него.

Мы ощутили [бы] неискоренимое удивление: как это может быть — было и нет. Или все всегда существует или ничего и никогда не существует. Очевидно, есть какая-то коренная ошибка, от которой надо освободиться, чтобы понять время. И мы нащупываем среди обыденных вещей те, которые многозначительны, точки, под которыми спрятаны ходы внутрь.
Мы хотим распутать время, зная, что вместе с ним распутывается и весь мир, и мы сами. Потому что мир не плавает по времени, а состоит из него.