У знакомой дамы горе: сын надумал жениться на девочке «не нашего круга». Я даме сочувствую, у меня у самой сын, тоже переживала бы. Но вспоминается одна Иванова.
Эту Иванову сын поставил перед фактом: «Вот Марина, и мы расписались».
В анамнезе у ивановской родни доктор наук, два кандидата, хореограф, главный инженер, литературный критик, ведущий кардиолог и так далее. А тут девица сомнительного происхождения и, несомненно, дурного воспитания, отец в нетях, мать телятница (телятница!), образование — маляр-штукатур, ни кожи, ни рожи. Ощущение, что судьба прицелилась, плюнула и попала.
Малярша, правда, вела себя пристойно, не видно её и не слышно, так, прошуршит что-то в коридоре.
— Подожди, — говорила Ивановой подруга Арина, — ещё обживётся, ещё наплачешься!
Осенью сын отбыл в командировку в Штаты.
— Как представлю, что в квартире это чучело шмыгает туда-сюда, хоть домой не иди! — говорила Иванова подруге Арине.
К Новому году сын вернулся, а в марте объявил, что, во-первых, в Штатах ему предложили контракт; во-вторых, там же он встретил Николь; в-третьих, в четверг их с маляршей разведут, а в пятницу он улетает. «Ты, мать, не волнуйся, буду звонить!»
Поплакала, проводила, рукой помахала.
Малярша собирала свои манатки, дорожная сумка и пакет из супермаркета — всё богатство. И вид, как у побитой дворняги.
Иванова пересилила себя и спросила:
— Есть куда идти?
Малярша прошелестела:
— В общежитии через месяц койка освободится, а пока меня девочки в свою комнату пустят, на раскладушку.
Иванова посмотрела-посмотрела и сказала:
— Через месяц и съедешь, распаковывайся!
И назвала себя идиоткой. Что и подтвердила подруга Арина.
Утром малярша убегала малярить-штукатурить, возвращалась поздно, еле живая, серая от усталости. Пыталась сунуть деньги за постой, гордо заявив, что достаточно зарабатывает.
Так прожили три недели, и тут Иванову скрутило, внезапно и всерьёз, полтора месяца в больнице, еле выкарабкалась.
Сын звонил несколько раз, говорил: «Ты, мать, держись! Я тебе наше с Николь фото скинул: я, Николь и Ниагара». Так себе Николь, ничего особенного, стоило ли.
Подруга Арина навещала нечасто — семья, заботы, поди выберись.
Малярша варила бульоны, морсы, готовила куриные котлеты на пару, уговаривала проглотить ещё ложечку.
— Подозрительно мне это самаритянство, — говорила подруга Арина. — Уверена, что она там не прописалась? Полквартиры не вынесла? Котлетку есть будешь? Нет? Точно не хочешь? А то я прямо с работы, голодная…
Иванову выписали, малярша отвезла домой, помогла подняться на этаж, сама не зашла, некогда, отпросилась ненадолго.
Чистота, ни пылинки. Иванова прошаркала на кухню, на столе записка:
«Светлана Павловна, спасибо. Обед в холодильнике. Выздоравливайте. М.»
Проверила заначки — всё на месте. Заглянула в комнату сына — как и не было никакой малярши.
Через неделю Иванова прошла по длинному гулкому коридору, постучала. Три кровати, стол, под стол засунута раскладушка. Сказала:
— Вот когда построишь себе квартиру, тогда и съедешь. Давай, собирайся. И побыстрее — такси ждёт, счётчик тикает…
В сентябре поехали покупать осеннее пальто — стыдно смотреть, в чём девочка ходит. В торговом центре наткнулись на подругу Арину. Подруга Арина сказала:
— Хорошую прислугу днём с огнём не найдёшь. Я-то знаю! А у тебя еще и задаром. Ловко ты, Иванова, устроилась!
— Это у тебя прислуга, а у меня невестка. Пойдём, Мариша, нам ещё сумку искать, и брюки посмотрим, и я себе шарфик хотела подобрать…
Иванова говорит: «Я уже извелась, всё думаю — молодая, красивая, хозяйственная… Мариша — девочка неглупая, но и умным голову дурят. Не поверишь, спать не могу, переживаю, чтоб не попалась на крючок какому-нибудь пустозвону или мерзавцу. Кому-нибудь не нашего круга…»