Комбриг Громов пил чай быстрыми глотками, обжигаясь. Лицо его было скорбно, будто у обиженного ребенка.
— Я ничего не понимаю, Павел, — говорил он, — я два дня его речь с карандашом читал. И что же? Я работал в подполье, я дрался с Колчаком — вон

две дыры в груди. А теперь? Допуск частной собственности и капитализм! И кто же это говорит?! Это же Ленин говорит, Павел!
Постышев рассеянно слушал Громова, смотрел в большое итальянское окно и молча, тяжело затягиваясь, курил. Папиросу рвало красными искрами,

сжимало, бумага желтела и прожигалась изнутри черно красными кружочками, будто взрывчиками. В кабинете плавал слоистый фиолетовый дым. В двух

пепельницах высились горы окурков.
— Значит, все двадцать лет борьбы впустую?! Значит, каторга девятьсот третьего года псу под хвост?! Девятьсот пятый к черту?! Значит, прощай,

революция?! И кто это провозгласил с трибуны съезда, Павел?! Ленин! Да я ж лучше еще десять лет с пустым брюхом прохожу, чем буржуя терпеть! Э,

чего там говорить…
— Говорить есть чего. Ты в партии двадцать лет, ты у нее ничего не просил, потому как ты ее солдат. Мы с тобой не в счет. А рабочий, который

бросил станок? А мужик, что от земли ушел? Зачем? Во имя лучшей жизни он все бросил.
— Так он же свободу получил!
— Голодной свободе грош цена. На голодной свободе тираны рождаются. Да и не свобода это, если она голодная, а рабство навыворот.
Да и не свобода это, если она голодная, а рабство навыворот.
— И слово какое пузатое — нэп! Теперь в каждом хозяйчик проснется… И вместо того чтобы его по шапке, — наоборот, гладь его, сучару, по головке.

Развратят народ, погубят.
Постышев поднялся. Длинный, худой, нескладный.
— А ты зачем? — взорвался он. — Партбилет в кармане носить? Охать да ахать, если непонятно? А вот ты смоги так, чтоб рабочий на твоем заводе жил

лучше, чем на фабрике у буржуя! Смоги! Воевать выучился, а вот теперь торговать выучись. Строить! Хозяйствовать! Не научимся — сомнут. Вот что

Ленин сказал! Ишь герой — в атаку поднимать. Не гордись — обязан! А ты за прилавок стань! Что? Не нравится белый фартук? Ты чистый, а торговец

не чистый? Не с руки тебе торговать, да? Не коммунизм это, да? А что ж такое тогда феодализм? Феодал — он тоже одни турниры да войны уважал, а строитель с торговцем для него вовсе не люди. Смотри, Громов, феодалом станешь. Это я серьезно тебе говорю. Я вот тебя в гормилицию с такими

настроениями пошлю, там голодуха, я посмотрю, как тебя на тачке вывезут с твоей ортодоксальностью. Имей в виду — ортодокс иногда хуже врага

может стать.
После долгой тяжелой паузы Громов ответил:
— Нет, Павел. Не понять мне этого.
— А ты подумай. Не поймешь — клади партбилет, так честно будет.
— Партбилет я тебе не положу, он мне заместо сердца. А драться стану.
— Это валяй. Тут я тебе мешать не могу. Только с кем драться собираешься? С Лениным? Слаб.